Но не это поразило Машу, когда, собравшись на работу, она вышла на крыльцо. Всей грудью вбирая в себя свежий холодный воздух, она посмотрела по сторонам и, увидев горы, вдруг замерла, широко открыв свои большие изумленные глаза.
Раньше впечатлительную Машу всегда так трогала природа, но после гибели Павла она стала совсем другой. В ней словно что-то замерло. Даже после родов, охваченная любовью к ребенку, Маша как будто все еще находилась в полусне.
И вот сейчас неожиданно с глаз точно спала пелена. И глядя на эти огромные горы с трепетно розовеющими вершинами, с трех сторон обступавшие Отрадное и так очаровавшие ее своим сиянием, Маша подумала о том, что окружающая природа по-прежнему была все такой же, как и при Павле, и на душе стало и радостно и больно.
Спускаясь по ступенькам, пронзительно потрескивающим от мороза, Маша увидела выходившую из коровника Катерину.
— Мареюшка, обожди! — крикнула Катерина и заспешила к ней навстречу, держа в слегка отставленной в сторону руке тяжелую дойницу.
Невестка остановилась перед Машей, обдавая ее приятным, смешанным запахом парного молока и сена, и, кивнув на сверток, который та прижимала к груди, спросила:
— Ты уж подарки несешь?
— Подарки, — ответила Маша. — Кисеты, пару теплого белья да шерстяной свитер.
— Постой тут, я сейчас, — сказал Катерина и гулко застучала по ступенькам подошвами солдатских ботинок.
Через минуту она выбежала из сеней, волоча за собой большой, чем-то набитый мешок.
— Смотри только батюшке ни-ни, — шепотком зачастила Катерина. — Тут Костенькин полушубок. Тот, что перед войной купили... И надевал-то всего раза два, на праздники.
Маша посмотрела на невестку удивленными глазами.
— Только бы вернулся, Мареюшка. Тогда новый наживем! — Катерина вздохнула, и разрумянившееся лицо ее покрылось паутиной мелких морщинок. — Я помогу тебе, донести до конторы, а с Колечкой пока Алешка побудет.
— Ну, что ты! Совсем и не тяжело, — сказала Маша, поднимая с земли мешок.
Сотрудницы бухгалтерии встретили Машу шумными возгласами:
— О наступлений наших под Сталинградом слышала?
— Девушки, да у Машеньки целый мешок подарков!
— Покажи скорее, что принесла.
Бесцеремонно расталкивая всех, к Маше подошла Валентина Семенова.
— Представься нынче всю ночь не спала. То плакать начну, то смеяться, — закричала подруга и чмокнула смущенную, улыбающуюся Машу в губы.
Маша уже совсем поправилась. Быстрая утомляемость, легкие головокружения, которые она испытывала в первое время после болезни, вскоре исчезли, и Маша чувствовала, как с каждым днем к ней все больше и больше возвращаются силы.
И завтракала и обедала она теперь хорошо, расхваливая Катерину за ее умение вкусно готовить. Во всем находила она что-нибудь привлекательное, новое: и в сверкании снежных нетронутых сугробов, и в пронзительно щемящем голубоватом пятнышке на небе, вдруг появившемся между рыхлыми серыми тучами, и в улыбке Коленьки, с ее помощью сделавшего по комнате первые четыре шага и очень довольного этим.
Давно никто не видел Машу такой жизнерадостной, такой непоседливой. А ей все чего-то хотелось исключительного, какой-то живой, большой работы, которой она могла бы по-настоящему увлечься и отдавать все свои молодые силы.
Возвращаясь домой из конторы, она подолгу нянчилась с мальчиком, помотала Катерине по дому.
В этот вечер после обеда Маша мыла полы, а потом, закончив уборку, отдыхала. Перед ужином к ней зашла Катерина.
— Садись, Катюша, — предложила Маша. — Читаю вот роман «Сестра Керри». О бедной американской девушке, о ее мытарствах. До чего же трогательно написано... ты представить себе не можешь!
— Хорошо тебе, Мареюшка! А я вот... Получу когда от мужа письмо и целый день мусолю его, — Катерина вздохнула, морща в горькой усмешке тонкие губы. — Рано пришлось в детстве школу бросить.
— А ты знаешь, Катюша, — заговорила Маша, порывисто вставая, — я тебе помогу учиться. Хочешь? Это не так уж трудно...
— Выдумываешь! Легко ли мне теперь... Годы-то не те, — перебивая невестку, сказала Катерина, расправляя на коленях пестрый фартук. — Как-то Егор меня уговаривал, да я отругала его тогда... чтобы не приставал!
Остановившись около Катерины, Маша ласково заглянула ей в лицо:
— А ты не бойся, не бойся, говорю тебе! Если будем заниматься, ну скажем, через день, то к маю ты и писать и читать хорошо научишься. Правду говорю!
— Возилась у печки с горшками и нужды не было в грамоте, — вздохнув, проговорила Катерина. — А на бакене стала с батюшкой работать заместо Кости... Приезжает старшина. А я одна дежурю. «Покажи, говорит, дневник. Что ты там о дежурстве записала?» А я глазами только моргаю. Совестно свои закорючки показывать. Или при закрытии навигации. Приказ привез старшина. Благодарственное слово про нас с батюшкой прописано, и подпись надо поставить. Батюшка хоть и не шибко письменность одолел, а все же расписался быстро, а я царапала, царапала...