— Хочу тебя попросить... Я так тебе обязана, Катюша! Тебе, конечно, надоело возиться с Коленькой...
— Тоже мне придумала, — перебивая Машу, покачала головой невестка. — Да я, Мареюшка, если хочешь знать, страсть как люблю нянчиться с маленькими! Меняю Колечке рубашечку или купаю когда, так и кажется, будто со своим вожусь.
— Посиди уж завтра с Коленькой, — снова заговорила Маша. — Завтра все наши комсомольцы на промысел пойдут. На днях новую скважину должны начать бурить. А рабочие-вышкомонтажники не успеют ее к сроку сдать, если им не помочь... Не могу же я дома сидеть в такой день, Катюша!
Катерина подняла на Машу глаза.
— Иди, ну разве мне жалко? Тяжелого смотри остерегайся поднимать. И от простуды берегись. А то долго ли опять свалиться. — Помолчав, она ворчливо добавила: — Тоже, начальники. Дите у женщины малое, а им иди, и знать ничего не хотят!
— Меня никто и не заставляет. Наоборот даже, — мягко сказала Маша. — Но пойми, Катюша... У меня ребенок, у Вали Семеновой мать болеет, а у третьей еще какая-нибудь причина найдется. Не поможем мы завтра монтажникам, тогда и буровая бригада не начнет вовремя бурение. А нефти сейчас требуется много. — Она поправила волосы и улыбнулась. — Ну зачем это я все говорю? Ты и сама все понимаешь!.. А Коленьку утром я покормлю грудью, а потом ты кашки манной сваришь. Ладно, Катюша?
— Ладно, ладно. Это ведь я так, — невестка махнула рукой. — Раздевайся... Вон и сорванцы наши, кажись, с дедушкой идут. Обедать сейчас будем.
VII
Начинало светать. Скованная льдом Волга и громады Жигулей вырисовывались пока еще неясно, сквозь густую лиловую дымку. Но дымка эта постепенно бледнела и таяла, уступая место робко льющемуся с востока свету. И скоро уже можно было разглядеть и далекую желтеющую полоску противоположного берега, и вздыбленные в два-три яруса стеклянно-синие льдины на Волге, и снежные склоны гор с тонкими графитно-черными стволами деревьев, и обрывистые, отливающие багрецом, оголенные утесы.
Уже совсем рассвело, когда шумная толпа девушек подходила к Яблоновому оврагу. Прямо в лицо дул холодный ветер, но девушки всю дорогу пели песни, и Маша, шедшая под руку с Валентиной Семеновой, изредка тоже подтягивала.
— Ты не озябла? — спрашивала Машу подруга. Семенова была в теплом пуховом платке и длинном овчинном полушубке.
— Нет! — со смехом отвечала Маша. — У меня телогрейка толстая, а под ней кофта шерстяная.
А в это время звонкие голоса дружно выводили:
Маша закрыла глаза, и ей показалось, что она видит, как над пустынной, притихшей Волгой несется быстрокрылая птица, поднимаясь все выше и выше, к самым вершинам хмурых гор. Набрав полную грудь воздуха, Маша тоже запела.
Вдруг сзади кто-то закричал:
— Смотрите, помощников сколько подвалило!
Маша оглянулась и увидела Егора, шедшего во главе ватаги запыхавшихся и разгоряченных быстрой ходьбой ребят.
Девушки остановились, окружили мальчишек.
— Школьники? — спросила Каверина и, остановив свой взгляд на Егоре, с улыбкой добавила: — А ты что же, самый главный заводила?
— Ученик седьмого класса Фомичев, — ответил Егор. — А они, — он кивнул в сторону своих товарищей, — тоже семиклассники. Все комсомольцы.
Высокая и тонкая, Каверина проворно повернулась к Маше.
— Это твой племянник? — спросила она.
— Да, — сказала Маша, глядя на Егора, варежкой вытиравшего лоб. — Теперь с такими помощниками не пропадем.
— Мы же не маленькие! Мы все можем делать! — взмахивая варежкой, вставил Егор. — Правда, ребята?
Среди девушек послышался смех.
Шумной толпой тронулись дальше. А когда кто-то из девчат запел «По долинам и по взгорьям», песню подхватили и ребята.
У Яблонового оврага дорога жалась к самому подножию горы с отвесными склонами, исхлестанными глубокими расщелинами. Кое-где из расщелин вверх тянулись сизо-зеленые сосенки.
Гора обрывалась сразу высоким уступом, и неожиданно открывался вид на широкую долину, далеко вглубь прорезавшую Жигули.
Ольга Каверина, шедшая впереди всех, остановилась на самом горбу дороги, сбегавшей в овраг, и закричала, взмахивая рукой:
— Девушки, скорей сюда!
Солнце пряталось за рыхлыми белесоватыми тучами, затянувшими все небо, и снежные зубчатые вершины гор не поражали блеском изумрудных россыпей, не выделялись четко и каменные глыбы, уступами нависшие над обрывами, но долина Яблонового оврага, стиснутая этими молчаливыми великанами, как-то сразу бросалась в глаза, и от нее уже трудно было оторвать взгляд.