Песня смолкла… Женщины вошли в покои… в ее покои…
Андрей уже изнемогал… А если и вправду его испортили, когда нарушил он обычай?.. Сейчас поведут ее… к нему!..
Дверь отворилась без стука. Танас встал перед Андреем. Разгоряченный, опьяневший. Он быстро обнял брата, поцеловал, хмельно дыша, в обе щеки. Принялся пояснять, говорить… Андрей обрадовался ему и заметил изумленно, что, несмотря на опьянение, Танас говорит складно и толково… Танас немного стеснялся своих объяснений и напоследок сказал Андрею, что до свадьбы не имел дела с девственницей, то есть он, конечно, полагает, что Андрей имел, но все же решился кое-что ему сказать…
От этой внимательной братней заботы Андрею полегчало.
— Не имел я ничего… — Он махнул рукою…
Брат снова обнял его…
Наваждение ужаса немного рассеялось. О ней подумал не как о чудище загадочном, но снова — как о беззащитной своей девочке милой…
— Танас, а кто с ней?..
Счастье, что все понял Танас!
— О ней не тревожься! Моя Ксения там, в ее покоях, не даст женщинам напугать ее!..
Зазвучала другая песня. Вели молодую к молодому! Танас ушел поспешно. Андрей положил себе отвлечься от всех мыслей. Хорошая ладная песня увлекла его…
Святослав-Гавриил и Александр, старшие в роду, вошли молча и торжественно. Самолично раздели его и облачили в новую рубаху. Ушли молча, дверь за ними затворилась плотно…
Вскоре песня раздалась близко совсем…
Снова растворилась дверь и пропустила ее. С распущенными волосами и опущенной головкой. Тоненькую девочку в тонкой сорочке новой шелковой… И снова плотно затворилась дверь.
Еще погомонили за дверью и неровными многими шагами ушли. Она стояла посреди покоя, составив ножки вместе. Туфельки были гранатового цвета, брокатные, открывавшие нежную розовость ступней. Ему почудилось, будто заметил, как пожимаются внутри туфелек маленькие розовые пальчики. Он сидел на постели — ноги до полу — и ощущал удары частые сердца своего… Встал, подошел к ней, взял за руку — запястье холодное нежное… Повел к постели. Она послушно шла… Ему ничего не хотелось делать с ней, но вдруг подумал со страхом и стыдом, что утром, не увидев крови на ее сорочке, почтут его бессильным, испорченным быть может… А и вправду — способен ли он на соитие плотское? Разве он знает! Ведь то, что было давно уже, с той женщиной, и то, что было в Каракоруме, то все не в зачет идет… Только сейчас все начинается, только сейчас…
Он поднял ее на руки, чувствуя, что сделал это неловко. Но она не противилась. Он не глядел ей в лицо, в глаза. Тело ее было тонкое, благоуханное… нежная кожа… Рубашка брачная заморская шелковая…
Он положил ее на постель. Нечаянно глянул на ее лицо и увидел, что глаза у нее закрыты, веки сжаты… И губы нежные розовые были сжаты, как будто боялась проронить слово или стон… Он задул обе свечи…
Он знал, что руки его сейчас жестки и тяжелы… Она закричала. И в крике ее коротком он расслышал одну только боль. Но ведь и сам он не испытывал наслаждения, хотя и почувствовал, что все делает как надобно… Тонкие руки толкали его грудь ладошками, словно он был преградой каменной…