О Галицкой и Волынской землях были вести, что Даниилу Романовичу удалось разбить войско тартарское Куремсы…
Но Андрей уже не слушал, не понимал, каких слов и действий ждет от него ярл. Пригнулся, словно от боли во всем телесном составе своем, Андрей, ладони прижал к лицу. Страшно трясло Андрея. Он не плакал, только трясло его всего…
…Танас!.. Детские их игры… Молодая его жена, которая поцеловала Андрея и смотрела так… и маленький ребенок, с которым Андрей играл, протягивая ему свое колечко… И как смеялись выдумке Танаса о толмаче! Это воевода Жидислав ему присоветовал… И Александр… словно птица зловещая — страшные крылья простерты, и всё в их зловещей тени…
Андрей наконец справился с собой, поднял голову. Биргер спросил его, в силах ли он выслушать еще другие вести, неприятные, но, пожалуй, не столь важные. Андрей кивнул, говорить не мог…
И тогда Биргер сказал, что дошли еще слухи о приказе Александра записать в летописании, будто Андрею Александр оставил, отъезжая в Орду, к Сартаку, город на бережение, а вот Андрей дурно правил Владимиром, внимая советникам младоумным, отчего явились нестроение многое и оскудение в людях; и об этом и говорят повсюду по Александрову указанию…
— Кирилл!.. — прошептал, Андрей. — Это Кирилл… Мстит мне… за то, что я не дал ему оставить митрополичье подворье во Владимире…
Андрей не знал, что митрополит Кирилл хотя и был верным человеком Александра, но многое сделал для того, чтобы имя Андреево не предали проклятию и не опозорили совершенно…
Подобно Александру, ярл Биргер не был грамотен, но если русский князь Александр уже понимал силу слова писаного, то правителю шведскому казалось маловажным, что там пишут и говорят. Пусть их треплют языками и скребут писалами! Стоит ли от этого впадать в отчаяние? Важно — победить! Ради своей победы можно пойти, решиться на все. А там будет ясно, чьи урезать болтливые языки и чьи руки обломать!..
Но Андрей казался таким бледным, таким сраженным, в таком отчаянии, что Биргер отпустил его и просил не огорчаться так…
Андрей спускался по ступеням вниз, в сени широкие… Голова кружилась… Оболган, опозорен в этом искривленном изначально мире… Смутно шевелилась в глубине сознания мысль о том, что ярл сочтет его поведение странным по меньшей мере. А какая выгода помогать странному изгнаннику, чудаку?..
На дворе ждал Василькович. Андрею было известно, что ближние его люди не одобряют его связь с Тиной. Потому Андрей заговорил сурово и немногословно, как должен говорить правитель со своими подданными…
— Доложи княгине хорошие вести о ее отце, — Андрей быстро сказал какие, — Дома не буду ныне. Утром ворочусь…
Василькович ничего не сказал в ответ, лишь голову почтительно наклонил. Андрей легко вскочил в седло, поехал к жилищу Изинбиргира. Знал: там найдет простую женскую ласку, доброту, уверенную в себе. Жалостных глаз и трепетных касаний, всего того, что могло ожидать его дома, в покоях жены, он сейчас не вынес бы совершенно…
Тина легко разговорила его и даже сумела на время успокоить; убедила с этой немыслимой женской логикой, которая не в словах, то есть не в смысле слов, а в самом звучании голоса, в поцелуях, в этом запахе женского тела и во всем прочем; и, стало быть, убедила своего возлюбленного в том, что еще все не так страшно и еще все поправится…
И, возможно, утром он бы воротился домой, как обещал Васильковичу, если бы не одна случайная встреча, лишившая его покоя настолько, что и любимая женщина уже не могла его успокоить…
После трапезы обеденной Тина предложила Андрею отправиться на прогулку. Они часто уезжали верхом довольно далеко. Привязывали коней к стволу какого-нибудь одиноко стоящего дерева и бродили какое-то время… И теперь она чувствовала, что ему потребно движение, чтобы он рассеялся хотя бы немного. Она понимала его мучения еще меньше, нежели ярл Биргер, но зато она понимала, что, если ее возлюбленный поедет верхом, ему полегчает…