Андрей с ужасом, сковавшим члены, понял, что Александр любит его, он занятен Александру, и это страшно… И более не мог терпеть — кинулся бежать стремглав, без оглядки…
Бежал, не разбирая дороги. Натыкался на людей. Спрашивал в отчаянии, где отец… Надо найти отца! И убежать, уехать… Далеко, туда, в леса… Туда, где был человек в птичьем уборе… Анка и Лев поедут… Александр не достанет… далеко…
Кто-то догадался, кликнул Льва. Вдруг явился Лев, подхватил Андрея на руки. Дохнуло хорошей простотой… И вот уже Андрей лежал в своей постели. Анка поила его каким-то горьким снадобьем, молчала, не причитала…
Потом отец вошел, сел у постели. Андрей устал терпеть, стал говорить отцу о тех словах Александра, верит ли отец, может ли верить… Отец слушал и понимал, добрый был простой добротой…
— Да как я могу ему верить! — сказал. — Или я не знаю его! А тебя я люблю, как любил твою мать. И никого не могу так любить! Ее и тебя!..
— А… — Мальчик в светлой строчке сел на постели. — А ты правда не веришь?
— Как могу верить! Ты мой сын, мой любимый сын!
— А его ты разве не любишь?
— И его люблю, но это другое. Ведь и в нем хорошее есть, для правления, для власти. Сильный он. А за тебя я более тревожусь… — Отец подумал, что не следует говорить такое. — Куда же его? И он мне сын. И не посмеет обидеть тебя! Да он и уедет скоро. В Новгород поедет. — Голос отца будто отдалился, отец о своем задумался.
Мальчик вздохнул с явным облегчением. И тут отец сказал, не желая скрывать:
— Но ведь и я уеду. В Киев, на киевский стол. Но я наезжать к тебе стану. Почасту стану. И ты в гости ко мне поедешь…
— И он станет наезжать?
— Что поделаешь, и он. И он ведь сын мне. А ты потерпи. И знай твердо, я своего Андрейку не оставлю!
Мальчик был благодарен отцу за то, что тот не назвал его «Чика», как Александр.
— Было больно, потому что непросто, — сказал мальчик. — От непростоты и вывернутости было больно. А теперь, с тобой, проще и легче…
Отец посмотрел на него своими темными замершими глазами, хотел сказать, что он умен, но сказал только:
— Христос с тобою! Спи… поцеловал в маковку, по своему обычаю.
Отец проводил старшего сына в Новгород с дружиной. Как-то на этот раз поладит Александр с новгородцами? То хорошее, что отец полагал в Александре, оно было для власти, для правления, для зидания основ державы великой. И для зидания этих же основ смирить, прекратить надобно было княжеской твердой властью новгородскую вольность…
Ярослав собирался на киевский стол. Княгиню оставлял в Переяславле, пусть остается хозяйкой вотчины его верной. Но вышло так, что княгиня поехала вместе с мужем в Киев. Нет, она не добивалась этого, хотя и было это ей по сердцу. Она даже не была виновна в том, в чем готов был обвинить ее супруг. Она не приказывала ничего подобного. Она… Разве что… Да, она сказала одной из вернейших своих прислужниц, что может и подобное произойти… Но разве сказать означает приказать сотворить? О нет, нет, она невиновна; она знает, что невиновна…
Кто поймет ее страдания? Кто не осудит ее?
Все знают ее властной, но и справедливой. И пусть этот терем наложниц Ярослава — острый нож в ее ревнивое сердце, она, княгиня Феодосия, никогда не притесняла ни их, ни их детей; даже на тех детях, что не бывали признаны князем, не срывала она сердце. Ярослав не терпит вмешательства в дела свои. И разве без его воли, без его приказа вступит она в его дела?.. Но, Господи! То — сыновья женщин, которые ниже ее по своему рождению, а этот — сын природной княжны, пусть и дикуши какой лесной…
Не может Феодосия одолеть свое сердце, угомонить себя на этот раз…
Не стало у нее сил сдерживать себя. А разве Ярослав сдерживал родительскую свою любовь? Разве не оказывал открыто предпочтения своего, ласки своей отцовской этому, привезенному?..
В княжеских семьях не водилось совместных трапез. Ведь это только простолюдины, бедняки, деревенщины едят все вместе, из одной миски, за одним столом. Княжеской семье не подобает такое. Иное дело — пир. Но пир — вовсе не трапеза совместная, а собрание ближних и милостников для награждения и поощрения.
Князь, княгиня, дети — каждый в обычные дни трапезовал особо, в своих покоях.
Андрею нравились отведенные ему покои. Горницы были приподняты, по лесенке в несколько ступенек, деревянной, узкой, надо было сбегать в просторные сени. Завершались эти сени широкой, крытой ковром лестницей, в галерею она вела, к отцу. И два стражника стояли у высокой двери. Но Андрейку пропускать велено было безотказно. Однако чуткий мальчик не злоупотреблял щедрым дозволением отцовским. Да и не для чего было злоупотреблять, отец сам у него бывал почасту.