Вижу: чернеет на льду полынья, подхожу - размытый перекат - звериный водопой, тропа набита. На склоне подъеденный лосями тальник. Смотрю и волнуюсь. Отчего, и сам не знаю, просто волнуюсь. Наклоняюсь и сую чайняк в воду, он торчит поплавком, сопротивляется, горлышко узковатое - черпаю крышкой, наливаю в чайник. Обратно по Славкиному следу.
Собаки встречают лаем - не узнали, что ли.
- А я, дед, дров принес.
На месте костра валяются несколько палок и полкоробки исчирканных спичек. Андрей сидит склонившись, без шапки.
- Не получается? - спрашиваю.
- Шипят только...
- Плохо!
Андрей поднимает лицо, только зубы блестят - раздувал, видно, угли.
- Спички испортил, да? Я невзначай, не обижайся, дед, на охоте не обижаются. Ты же сам сказал. Была бы солярка...
- Можно и без солярки.
- А ты можешь?
- Попробую. Но вначале надо заготовить дрова.
Сумерки уже припали к земле. След, по которому ходим, расплылся, кусты потухли. Андрей не отстает, щенок тоже тащится.
- Вернись, Андрюха, шапку надень.
- Я уже в шапке, на, смотри, ну, даешь, дед!
Действительно, в глазах бабочки, что ли. Собираем валежник. Обламываем с лиственниц нижние отмершие сучья - они стреляют, как из духового ружья.
Когда куча подрастает до пояса, я забираю ее в охапку, Андрей остатки, тащимся к костру, нащупывая ногами след. Бросаю у костра ношу и смотрю на Андрея: муравей - тащит больше себя...
Обламываю тоненькие сухие веточки и складываю шалашиком, чтобы не рассыпались, обставляю шалашик потолще сучьями. Андрей подает дрова.
- Давай, Андрей, спичку.
Чиркает.
- Да не так, - прикрываю ладонями огонь и подношу к растопке. Вспыхивает пламя и тут же синеет, тухнет, и сразу прихлынула темнота.
- Ну вот и умерла... - вздыхает Андрей.
- Это мы еще посмотрим.
Припадаю к самой растопке, спичка уже догорает, но и веточки накаляются. Вдруг огонек подпрыгивает, перестрелив веточку пополам, образуются два огонька, от двух - четыре, и уже ручеек бежит по хворосту.
- Оживает! - кричит Андрей.
Тьма не выдерживает - прячется за спину.
Снимаю шапку и накрываю огонь, и сразу - хоть глаза выколи - темно.
- Попробуй сам, - отдаю Андрею спички и отхожу от костра.
Андрей не дышит, под рукой у него огонек бьется, набирает силу.
- Ожил снова, - радуется он. Поднимается, на коленках чернеют мокрые пятна.
Я отливаю из ведра в котелок воду на суп, в ведре оставляю немного будем варить кашу собакам. Подвешиваю на треногу. Подбрасываю веток в костер, весело плещет огонь. Тепло.
Только Голец не радуется - отходит подальше и садится.
Андрей сушит штаны, от них валит пар.
Вода в ведре закипает, приготовить овсянку ничего не стоит: четыре банки тушенки открыл, две - в кашу собакам, две - в суп с лапшой.
На суп воду подсаливаю, прежде чем засыпать лапшу. На кашу не солю. Ветка не любит соленое. Она не ест и селедку, а Голец, тот все трескает. Только давай. Он и сейчас не может усидеть на месте, везде лезет своим носом. Ветка - та никуда не лезет. Сидит, смотрит и щурит глаза раскосые.
В ведре уже вовсю пыхтит каша. Чайник тоже вскипел, кидаю в него заварку и отставляю в сторонку, чтобы не перепрел.
Режу хлеб, разливаю в чашки суп, оглянулся - Андрей уже клюет носом, сидит на валежинке, как снегирь на гумне.
- Андрюха, чай шарга*! Вот сюда в кресло садись. - Принес ему торбу. - Поедим да в баню.
_______________
* Ш а р г а - пить (татарск.).
- В баню?! - удивляется он. - А где баня? Строить будем, да? Давай завтра, дед, а? Я же чистый - на, смотри.
Он поднимает испачканную в саже мордашку, только зрачки блестят.
- Леность, Андрюха, старит человека, ох как старит!
- Тогда ты, дед, иди в баню. Обязательно. Ладно?
- Пойдем, вместе, я уже целое ведро воды принес. Жуй веселее. А я постель приготовлю.
- Я же собак кормить буду!
Андрей выливает суп и вылезает из-за стола, то есть из-за "козленка". Тащит ведро с кашей, пробует пальцем - в самый раз, не горячая. Голец сует нос в прогалину, где стояло ведро с кашей, и удивляется - лунка здесь, а каши нету.
Андрей собирает остатки еды со стола и бросает тоже в кашу.
Голец уже знает, взвизгивает и прыгает от нетерпения. Ветка только машет хвостом, но к столу не подходит. Ждет.
Еду собакам Андрей делит поровну, большой ложкой. Гольцу - ложка, Ветке - ложка. Голец глотает, как чайка. Ветка берет осторожно, вначале обязательно попробует языком. Сморщит нос, будто брезгует, оголит зубы, хватанет. Голец уже справился и выпрашивает у Ветки. Ветка показывает ему зубы, но еще немного поест и уступит свою порцию. Она никогда не жадничает. Талип говорит, что она бережет фигуру и оттого легкая, пружинистая, без устали ходит за зверем.
Но Андрей еще не видел, как она ходит за зверем, да и зверей тоже не видел.
Я принес полотенце вафельное, большой кусок хозяйственного, потрескавшегося, как пересохший сыр, мыла.
Подкинул в костер дров, снял ведро - разбавил воду снегом. Наломал веток ерника и бросил у костра. Раздеваюсь.
- Ты че, дед?
- Ты тоже снимай рубашку, снимай, снимай, париться будем. Душ принимать нервы укреплять.
- Смотри, - запрокидывает он голову к звездам, - мороз ударит!
- Снимай рубаху, говорю!
- Я же не злой. Мне зачем нервы укреплять?
- Ну, как хочешь. Помой хоть лицо, раз ты такой слабак.
Андрей стоит, соображает. Я уже раздет до пояса и разут, стою на прутьях.
- Польешь? - спрашиваю.
Наклоняюсь, Андрей льет на затылок, спину, - обжигает. Растираюсь полотенцем - тепло. Отошла усталость. Мою ноги.
- Прямо красота, - говорю, - сто пудов слетело. Это по-охотничьи. Ну, спасибо, Андрюша, удружил, братец, уважил. Дед мне всегда говорил: закаленный сынок - меткий стрелок.
Андрей снимает шапку, телогрейку.
- Удружи и мне так.
- Не замерзнешь?
- Я же не хлюпик - охотник.
Помогаю стянуть рубашку. Андрей ежится.
- Давай, - подставляет спину.
- Мой вначале руки.
- И лицо? С мылом?
- Храбрый ты парень, Андрюха!