- Надо двигать в хижину, Андрей.
А он бродит по воде, строит каналы, запруды. Это его любимое занятие.
- Хорошо бы, дед, ты бульдозер подкинул... Видишь, как напирает вода.
Пока сговаривались, повалил снег или дождь - не поймешь, все затянуло пеленой, никакой видимости. Ходим, булькаем ногами между кочек. И уже промокли до нитки. Андрей потерял рукавицы. Руки, как у гуся лапы, красные. В низине вода совсем смыла след. Вроде бы никогда и не ходили тут. Мы как-то растерялись. Темно. Хоть бы собаки залаяли.
- Замерз, Андрей? - вижу, что пацан из сил выбивается. Сам прислушиваюсь, даже воздух нюхаю. Давай понесу? - Беру на руки. Брыкается.
- Я сам! Крикнем Гольца. Го-ле-ец! Слышишь, дед?
- Вода это шумит.
- Да нет, собаки.
- Вода...
- Да нет же, лают!
Не может быть, в противоположную сторону показывает Андрей.
- Я же слышу, ты что, оглох, дед?
- А если это только эхо, заплутаемся - не выкарабкаться. Ночью замерзнем в этом киселе. Садись, Андрей, мне на плечи, дорогу показывать будешь, а то ничего не вижу.
Приседаю на корточки, Андрей взбирается на загривок.
- Ну, поехали.
Бреду напрямик, вода заливается в сапоги, только бы в промоину не угодить.
То и дело налетают гуси, хлопают крыльями, надрывно кричат.
Иду, как сохатый, только брызги по сторонам.
- Не туда, дед, сюда, слышишь!
Останавливаюсь. Жарко. Прислушиваюсь, а в голове бух-бух!
Кажись, слышу, они скулят... Нажимаю. Продираемся сквозь кусты и траву.
Подходим к хижине в густых сумерках.
Собаки рады нашему приходу. Суют холодные носы в лицо.
Андрей сразу забирается в хижину. Я даю собакам по куску оленины, заправляю карбидку, ставлю в ведро, зажигаю, прилаживаю над карбидкой чайник.
Андрей переоделся в сухое и ставит на стол сухари, сгущенку, нарезает солонину на дощечке.
Пока вскипает чайник, протираю ружье, смазываю.
За хижиной шумит лес, беспокоятся собаки. Кажется, Ветка скулит, ее голос.
- Ишь ты разнюнилась. Молчать!
На минуту затихает и снова за свое.
Голец спокоен. Вообще он за это время повзрослел, посерьезнел, раздался в холке и с Андреем неохотно играет.
- Давай, дед, запустим, плачет ведь.
- Ни к чему им здесь. Умываться будем.
- Мы же чистые, в воде были.
- А рыбу тоже ведь моют, хотя она и из воды.
- Ну, что же она так скулит? Запуталась, что ли?
Выхожу. Ветка маячит отметинами. Стряхивает с себя сырость.
- Ну, что с тобой?
Голец топчется, пытается достать меня лапами. Может, не наелась?
Даю еще мяса. Голец хватает. Ветка даже не понюхала. Захворала?
Вернулся за суконным одеялом.
- Я тоже с тобой, - вылезает из шубы Андрей.
Беру топор и выхожу. Темень, ветер хлещет со снегом. Но не холодно. Как это я не подумал днем сделать закуток?
Горожу укрытие с подветренной стороны хижины. И привязываю Ветку.
Не хочет. Не пойму, что ей надо. Гольца спускаю с веревки. Один никуда не денется. Побегал, понюхал воздух, свернулся калачиком на прежнем месте. Ветку не могу успокоить - воет.
- Если это тебе не жилье... - начинаю на нее злиться. Оглянулся, Андрей стоит с Гольцом в обнимку. Подпоясанный, в сапогах.
- Помогать пришел?
- Унесет ветром такую хибару.
- Нет, брат, не унесет!
Хватаю пацана и захожу в хижину. Разделись, умылись и в мешок.
- А лампу? - говорит Андрей.
Встаю. Тушу и выставляю, чтобы не пахло ацетиленом.
Андрей уже тут как тут:
- Расскажешь, дед, а?
- Слушай, - говорю, - как шумит непогода. Лежи и вспоминай жука, гусей, гагарью свадьбу и все хорошенько запоминай. Когда вырастешь, дедом станешь, сам будешь рассказывать.
ШАМАНСКИЙ ПОРОГ
Патыма неожиданно вошла в свои берега и даже стала мелеть, это перед черной водой. Черный паводок идет сразу же за весенним: бурные потоки снежной воды сменяются черной подпочвенной, уставшей от долгого зимнего воздержания. Это надолго. И надо не прозевать ее, уйти.
Утром напились чаю и уложили в лодку свои пожитки. Берег под ногами насыщен влагой, хлябаем, словно тесто месим. За ночь вода в реке упала метра на два. Течение ослабело, и берега, и сама речка изменились подобрела она, что ли. Но мешок с сухарями пристегнул к дуге - на всякий случай.
- Матросы, по местам!
Голец по уши в грязи, даже не догадаешься, какой он масти. Его в лодку не берем, пусть чешет по берегу. Прежде чем сесть в лодку, побулькали ногами, ополоснули глину.
- Разрешите рубить чалки?
- А Ветку? - говорит Андрей.
Встаю, иду за собакой. И опять усаживаюсь.
- Поднять якорь! - командует Андрей.
Отчаливаем.
Лодку подхватывает течением, я подправляю шестом. Голец сначала забрел в воду, но потом сообразил - метнулся вдоль берега.
- Как там наша хижина? Не унесет? - беспокоится Андрей.
- Да не должно бы.
- А мы еще туда вернемся?
- Кто знает.
Солнце уже поднялось высоко, обжигает кожу, но туман еще чадит в глубоких распадках, держится, розовея и сжимаясь. У переката пришлось высадить "матросов" и провести корабль на веревках, лавируя между камнями. В этом месте речка заметно втягивалась между гор, берега вытеснялись кручами. Кое-где лиственницы осели и клонились вершинами до самой воды, цепляясь корнями за размытый берег. Течение еще больше натянулось, и наше легкое судно стремительно неслось, редко покачиваясь на водобоях. Я проворнее заработал шестом. В одном месте едва успел крикнуть Андрею: "Пригнись!" - как проскочили под ветками наклонившегося дерева. "Надо быть осмотрительнее", - подумал я и увидел за поворотом в сужении залом. Это очень опасно!
Едва успели причалить к берегу. Высадились, вытащили пожитки.
- Ну, матросы, в увольнение!
Мы осмотрели залом и решили протащиться берегом. Голец тоже полюбопытствовал, обнюхал сооружение и боязливо попятился.
Разделили посильно поклажу, навьючили на себя котомки. Подняли лодку и потащились в обход.
Берег утыкан камнями, и идти было трудно. Двигались медленно, с отдыхом. Наконец обогнули завал, сбросили котомки и вернулись за остатками... И так трижды.
Голец кого-то гонял в кустах, тихонько повизгивая. Однажды он чуть не поймал крохаля. Утка с подбитым крылом металась по берегу. И когда подальше отвела собаку от гнезда, булькнула в воду. Пес в недоумении стоял и смотрел с берега.