- Знамо дело, надо. А как?
- Болтами.
Сразу видно, что монтажник, не сказал же - нитками или клеем.
- Где возьмем болты?
- Думать надо.
- Ну это, Андрей, демагогия.
- А ты-то сам, кто? - подражает Андрей Талипу.
Котелок зафыркал, зашумел костер. Достаю из кармана рюкзака заварку отсырела, липнет к рукам.
В старые времена пачку на два раза, теперь слишком жирно - щепоть на котелок. Запахло чаем. Прикрыл котелок шапкой, чтобы дух не выходил. Раскрываю банку сгущенки. Андрей разложил на кучки сухари. Стол на мешке из-под лодки. Сам сидит на шапке, на камнях плохо. Я сапоги подложил. Наливаю в кружку чай. Сидим, хрустим сухарями, пьем чай из одной кружки, по очереди. Весело пляшет костер. Потянулся подбросить в костер, зацепил котелок, опрокинул.
- Не переживай, вода есть рядом. - Андрей надергивает обувку на босу ногу и хрустит галькой. Слышу, черпает воду и бубнит что-то. - Дед, зачем это выбросил? - и сует мне спиннинг.
Попробовал катушку - крутится, не заржавела.
- Вот и гаишка, ЛЭП и болт, - подражаю Талипу. - Может, разберем катушку для починки корабля?
- Правильно, дед. - Андрей ставит на угли котелок, подбрасывает дров и ныряет под лодку.
Я разобрал катушку, леску сунул в карманчик рюкзака, болт с гайкой отдал Андрею.
- Держи пока, на сохранение даю.
Выстрогал из дранины две пластинки величиной с коробку из-под "Казбека", но чуть потоньше, примерил на пробоину, пробуравил ножом посередине каждой пластины по отверстию под болт. Вместо клея еловая смола. Осталось стянуть пластины болтом.
Как только рассветет, осуществим замысел.
- Ну, а сейчас, Андрюха, вздремнем. Дед мне еще говаривал: утро вечера мудренее. Но прежде давай-ка соорудим маленький Ташкент. Переноси костер вот на это место, а я пойду прутьев нарежу.
- Не понял, дед.
- Смотри.
Переложил головешки покрупнее на другое место. И пошел в заросли. В кустах было темно и сыро. Резал прутья на ощупь. Вернулся с охапкой тальника. Костер уже бойко полыхал на новом месте. На старом дымились угли, синела зола. Разгреб пошире огнище, зола шипела и клубилась вместе с паром. На горячую золу уложили прутья, расстелили на них портянки, обувку под голову. Лодку тоже перенесли, укрепили навесом. Забрались под него.
- Ну, ты даешь, дед, - укрываясь курткой, говорит Андрей. - Давай я тебе радикулит греть буду, - прижимается он ко мне и вздыхает: - Собаки продрогнут, у них же нет Ташкента...
Рассветало - костер прогорел, чадили головешки.
Я вылез из-под лодки осторожно, чтобы не разбудить Андрея. Патыма дымилась легким редким туманом, берега были сонными и отяжелело блестели мокрыми кустами. Я посвистал собакам - эхо отозвалось и передразнило совсем близко за рекой. Прошел вдоль берега по течению реки шагов тридцать - пятьдесят и увидел между камней на песке отпечатки лап. След был свежий, после дождя четкий оттиск когтей, мне показалось, даже песчинки еще не успокоились. Еще подумал - рабочая лапа! Снял шапку и накрыл след - не вошел.
Где же собака? Может, Ветка обиделась, что ее выбросили из лодки, и вернулась в хижину и Гольца увела? От этой мысли даже жарко стало. А может, где-нибудь под кустом лежит - ощенилась. Опять же Голец бы пришел, а может, за зверем обе ушли?
Набрал в легкие воздуха и крикнул:
- Вет-ка-а!.. (На том берегу - "а-а-а!") Прислушался: нет, не лают.
Из-под лодки вылез Андрей, сонный. Стоит, топчется, глаза трет кулаком.
- Нету? - спросил. - А скоро солнце?
- Скоро, Андрюха, скоро. Поспи еще. Рано.
Любит Андрей восход. Весь зардеет и перестанет дышать. Ждет. А когда выкатится солнце, вздохнет глубоко и сидит, не шевелясь.
Я взял нож, залез на бугор, где росли великолепные стройные, одна к другой, сосны. Солнце уже высветило их длинную малахитовую хвою. Набрав комок янтарнолипкой смолы, я вернулся в лагерь. Андрей сидел на корточках у костра и грел живот.
- Клею добыл, - сказал я, - будем чинить корабль или сначала умоемся и закусим?
- Закусим, и чинить, - отозвался мой матрос.
Сели чай пить.
- Ты что, Федул, губы надул? - спрашиваю Андрея.
Молчит. Глаз не поднимает.
- Что с тобой, боевой мой товарищ?
- И ты бы надул, если бы у тебя потерялись. Может, они утонули.
Андрей поднял полные слез глаза, положил осторожно ложку, сухарь, поднялся и направился к воде.
Мне тоже еда не шла.
Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье, к жилью?
На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.
Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.
- Сухая, - сказал он.
- Давай спустимся по течению, может, там встретим.
Андрей оживился:
- Давай, дед!
Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.
В ЗАМКЕ
Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.
- Замок! - удивленно крикнул Андрей. - Смотри-ка, еще дом, два, три.
- Крепость!
- Нет, замок!
Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны - все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, загон для оленей с остроконечной дымокурней и ряслом для привязи лошадей.
Линялая массивная дверь в дом была закрыта, и в пробое вместо замка торчал сучок.
В пазухе между домом и пристройкой еще лежал снег.
Поднялись по широким, отбеленным дождями ступеням на крыльцо.
Я взялся за мелкую литую дверную ручку и тогда увидел под дверью потускневшую металлическую пластину, на ней гравировка: "Щадовъ Л. И.".
- Дергай же, - сказал Андрей.
- Давай вначале откроем ставни. - Ставни пристоялись и открывались со скрипом.
- Ожил дом, запел, - заметил пацан.
Дверь тоже подалась со стоном. Постояли на пороге, сначала заглянули внутрь и тогда только переступили порог.
Дом разгорожен капитальными стенами. В первой комнате - кухне русская глинобитная печь в углу, мельница с ручным жерновом. Стол квадратный на массивных ножках, под стенкой ларь. Из кухни через дверь столовая. Длинный резной стол, по обе стороны скамейки - у одной скамьи, заметил Андрей, недоставало ножки. Из столовой двухстворчатая крашеная дверь приоткрыта. Заходим - комната на шесть окон. Широкий, на якутский манер, камин облицован кварцем. На потрескавшемся глинобитном полу куча снега. Заглянул в дымоход - кусок неба синего. Рядом с камином долбленное из пня роскошное резное кресло. Андрей уже уселся, только не хватает короны. Из этого зала низкая с порожком дверь, толкнул ее ногой - легко, без шума распахнулась.
Комната узкая, с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.
- Попробуй, дед, какая кровать!