- Вот это да-а...
Андрей слез с чурки и положил подле печи кусочек рыбы, не успел сесть за стол - куска уже нет.
Ну, думаю, теперь Андрею забава, забудет хоть про собак. А он:
- Голец, тоже его, дед, полюбит, вот увидишь, он же маленький, и Ветка, может.
- Вряд ли, горностай - зверь, собаки охотничьи, рассуди сам.
- Пусть тогда собаки в другой комнате живут. Места хватит, правда ведь, дед? А когда пойдем искать? Они же голодные. Сколько уже, ого-го!
- Скоро пойдем.
Горностай быстро привык к нам. Прокрадется под стол, если тихо сидеть, поднимется по ноге, вспрыгнет на стол и начинает хватать крошки. Стоит пошевелиться или руку поднять - сразу под стол. У Андрея еду уже из рук берет.
- Поглажу?
Зверек хорохорится, норовит цапнуть за палец, но уже не убегает.
Андрей возится на кухне. Я снарядил патронташ, протираю ружье.
- Дед, подь-ка сюда, послушай, - кричит Андрей, - пищат, честно!
Иду. Заглядываю под печь - верно, пищат.
Сунул руку в дырку: что-то теплое, и сразу отдернул; вспомнил соболиную охоту, как схватил меня зверек однажды за палец и я чуть руки не лишился. Теперь я осторожно вытащил гнездо, а в нем пять горностаев, как зубки чеснока. А мать так и норовит схватить за руку.
Андрей заикаться стал от восторга:
- Живые!
Хочу положить обратно.
- Давай, здесь, дед, на виду, ну, ладно, дед?
Отрезали у телогрейки рукав, сделали нору и спрятали туда гнездо. Мать, забыв про всякую осторожность, шмыгнула в рукав и тут же обратно, в зубах у нее детеныш. Мы заткнули поленом старую дыру под печкой. Горностаиха пометалась по избе. Андрей испугался, что она съест детеныша, но я его успокоил, а она с ребенком шмыгнула в рукав и закрыла собой отверстие, гневно сверкая воронеными глазами.
- Пусть успокоится. Пойдем, Андрей, изучим местность.
Беру ружье. Выходим во двор. По-летнему пригревает солнце. Куча снега в пазухе дома еще больше похудела и даже почернела. Стены дома отливают медью. Пахнет пригретым деревом.
От замка идет едва заметная заросшая тропа в сосняк. Лес начинается прямо от заимки и тянется по косогору до самой горы. При входе несколько разлапистых черных куреней черемухи. Тропа идет по кромке леса до угорья, а дальше грива сосняка сваливается с небольшого взлобка в глубокий распадок, и тайга синеет и колышется морем. А мы сворачиваем вправо через марь. Туда, где белые плешины озер (лед еще не растаял) среди рыжей травы-бессонницы.
Идем по кочкарнику, и вода чавкает под ногами. Речка совсем отклонилась вправо под гору, затерялась в зарослях, и только кое-где изредка проглядывает голубой лоскут воды.
Мы еще издали разглядели на берегу озера в березовом курешке избушку, а на льду стаи гусей, на воде - уток, и двинули напрямик по болоту. Кулики и чирики ошалело порхали из-под ног. Подошли. Избушка сложена из бревен. На крыше лежит сачок. Я дотянулся и потянул за черенок: сетка прилипла и осталась ситечком - истлела.
Дверь в избушку подперта старыми, со сломанным полозом нартами.
- Дед, - подергал меня за телогрейку Андрей, - кто-то ползает, видишь, трава шевелится.
Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись - караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.
Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист, треск крыльев и крик раздирающий.
- Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.
Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.
Андрей сразу:
- Покачаюсь, дед!
- Как хочешь.
Почему же не нары, а эта висюлька - ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали. И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместо стола - треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел, наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.
Около стола перед оконцем стул на высоких ножках, с перекладиной для ног. Сел - удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.
Стекло в рамке на вертушке держится, повернул - можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.
- Смотри, такие же пятаки. - Андрей разжимает кулак, на ладошке чешуя.
- Ну, - говорю, - Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.
Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.
Но к самой воде подойти не можем - берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.
Вырезал прут, проткнул спутанную траву - трехметровое удилище вошло, как в масло, только пузыри заклокотали и дух пошел. Оглянулся - где Андрей. Кричу встревоженно, поднимается из травы голова:
- Я вот что нашел! - и показывает яйцо.
Подошел, так и есть - гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.
- Раз, два, - считает Андрей, - вон еще, еще в траве белеют.
- Положи и никогда не смей брать!
Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине, - у него была обиженная спина.
Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.
- На охоте, дед, не обижаются, понял?
- Понял.
- Буду тогда помогать?
- Пожалуйста, - передаю спутанную ячею.
- Затянем в озеро, да?
- Поставим на ночь.
- Караулить будем?
- Утром прибежим, проверим.
Андрей разочарованно вздыхает.
- А может, затянем?
- Берег не позволит. Не тот, что надо.
- Давай на тот.
Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили, камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.
Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.
- Ну, ты, дед, как коряга, - замечает пацан.
Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.
- Греби, Андрей, ко льду.
Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку - стоп. Андрей тормозит самодельным веслом отбрасывает задний ход. Распутываю - и плывем дальше.
По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплывы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплывы.
Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди - он легок на ногу: я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.
- Не пришли, дед, видишь, - разводит руками. - Пойдем, дед, завтра обязательно! - В голосе слезы.
- Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела Гольца в хижину - больше некуда деться.
- Сдюжу, дед, вот увидишь сам!
- Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.
Пацан радуется.
Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.
Горностаиху назвали мама Груня.
Мама Груня прямо из рук цапает еду. Андрей хотел подержать ее - не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.