У каждой двери девочки весело уступали ему дорогу. И даже в глазах встречных мальчиков таилась насмешка. Колина важность пропала, блестящие стёкла очков не могли скрыть растерянных глаз. Уши покраснели.
А когда Коля уходил домой, он столкнулся у входных дверей с Майей Воробьёвой. Она смотрела на него озорными чёрными глазами и молча ждала, когда он пройдёт. Коля тоже стоял, настороженно ожидая фразу, лишившую его покоя:
— Пожалуйста, мальчик, проходите!
Но Майя молчала.
Тогда Коля глубоко вздохнул и сказал:
— Пожалуйста, девочка, проходите.
Лицо Майи вспыхнуло, будто кто-то осветил его изнутри.
— Спасибо, — сказала она и прошла в двери.
И Коля почувствовал облегчение, будто он решил нерешённую задачу.
ЧАЙКА
Я лежал на камнях. Нельзя сказать, чтобы это было удобно, но всё побережье усеяно ими. Здесь и мелкая отполированная галька, и здоровый круглый булыжник, которым впору мостить улицы, и огромные глыбы, такие, что с места не сдвинуть. Правда, море, когда рассердится, перекатывает их, будто горох на тарелке.
Высоко в синеве висело жаркое южное солнце. Слева на горизонте подымались серебряные от снега горные вершины. А у ног шумело море. Вдали оно выглядело ослепительно гладким, будто синее стекло. Ближе к берегу стекло разбивалось, осколки сверкали золотом солнца, белой пеной изломов.
Я загорал. Подложив руку под голову, щурился от солнца и с любопытством следил за двумя рыболовами.
Они сидели у самой кромки прибоя, и младший то и дело шарахался от шипящей пены. Собственно говоря, я не берусь утверждать, что он был младшим. У него была большая стриженая голова, каким-то чудом держащаяся на тонкой птичьей шее. Острые загорелые плечи были в розовых пятнах, с них клочьями слезала обожжённая кожа. Движения его, когда он что-нибудь делал, были неуверенны, неточны.
Ребята ловили не на удочки, а на «закидушки» — длинные лесы с несколькими крючками и грузилом на конце. С его помощью крючки с наживкой закидывают в море; а конец лесы рыболов держит в пальцах и пальцами чувствует клёв.
Когда меньший мальчишка начинал орудовать «закидушкой», нельзя было смотреть без смеха. То он ловил сам себя за штаны, то грузик его летел в прибрежные камни, леса путалась, и неуклюжий рыболов, сопя розовым обгорелым носом, подолгу распутывал её.
Старший звал его Цыплёнком и обращался с ним несколько свысока. Впрочем, он имел на то право. Его «закидушка» летела дальше, тонкие подвижные пальцы были чутки к малейшей поклёвке. Коротким резким движением руки он подсекал клюнувшую рыбу и неумолимо тащил её к берегу. То и дело появлялись из воды розовато-коричневые клубочки ершей. Их несоразмерно большие уродливые головы с тускло светящимися глазами были усеяны колючками. Я знал, что уколы вызывают в руке острую, будто зубную, боль, пальцы синеют. А парнишка бесстрашно брал ерша за нижнюю губу и легко снимал с крючка. Сам он казался отлитым из шоколада, и выгоревший светлый чубчик ещё больше подчёркивал его загар.
Я следил за рыболовами с таким увлечением, будто сам ловил. Вдруг моё внимание отвлекла чайка. Она сидела на воде, и волны болтали её вверх-вниз, вверх-вниз. Она часто взмахивала пепельно-серыми крыльями, но никак не могла оторваться от воды. Что-то мешало ей. Порой она затихала, и казалось, что она ныряет за мелкой рыбёшкой. Но тотчас снова над волнами простирались два серых крыла. И взмахи их были так энергичны, что мне чудилось, будто я сквозь неумолчный шум прибоя слышу отчаянное их хлопанье.
Рыболовы тоже заметили бьющуюся птицу и поняли, что с ней что-то случилось. Шоколадный бросил связку ершей, выпрямился, всматриваясь вдаль, лёгким движением руки убрал со лба светлый чубчик. Рядом Цыплёнок изо всех сил тянул к морю свою тоненькую шейку и близоруко щурил светлые непримечательные глаза. Потом Шоколадный легко пробежал по берегу несколько метров, крикнул:
— Цыплёнок! Чайка тонет!..
За ним следом заковылял Цыплёнок. Он спотыкался и нелепо взмахивал на ходу руками, будто тоже, как чайка, намеревался взлететь и не мог.
Шоколадный наклонился, выпрямился и сильно взмахнул рукой. Возле чайки что-то шлёпнулось в воду. А парнишка делал уже новый замах. Я сразу не сообразил, что он бросает в отчаянно бьющуюся на волнах птицу круглые голыши.
Цыплёнок добежал до товарища, что-то крикнул и… исчез. Ошеломлённый, я замешкался на мгновение, протёр глаза и вскочил.
Шоколадный стоял с камнем в руках, а Цыплёнок… Цыплёнка я заметил не сразу. А когда заметил, под сердцем пробежал холодок страха. Стриженая голова болталась на волнах за пеной прибоя, худенькие руки на какие-то мгновения взлетали над водой.