Я теперь совсем свободный!»
Пастушка летать заставил
Великан, — видать, давно
Не было ему смешно!
Насмеявшись же, добавил,
Пастушку вернув свободу:
«Если ты готов к походу,
Знай, что Черный Вихрь со зла
Превращать людей привык:
Был ты витязь, стал — скала.
Станешь камнем в тот же миг!
Ну, а я на то в ответ
Дам скитальцу самоцвет, —
У меня он с давних пор,
Мне его царица гор
Подарила, — кто возьмет
В путь-дорогу камень тот,
На того всем вражьим чарам
Суждено яриться даром!
Тот в скалу не превратится,
Так сказала мне царица.
Нет дороже самоцвета —
Только прячь его от света,
От чужих недобрых глаз,
Чтобы камень не погас.
Ну, а я пойду домой.
Где-то край родимый мой?
Знаю я, что в два ручья
Плачет матушка моя,
Ты ведь должен понимать,
Мальчик, кто такая — мать!»
Это пастушку знакомо,
Эти самые слова:
Речь, он помнил, такова
Стрымбы-Лемне, древолома!
Сходны речи двух верзил.
И пастух проговорил,
Принимая сомоцвет:
«Посылал тебе привет
Стрымба-Лемне, добрый малый,
Ты его, дружок, побалуй,
Загляни к нему ты в лес…»
«Да ведь он давно исчез,
Не желает знать родни!»
«Сфарма-Пятра, заверни
Ты к нему — в своей чащобе
Он сидит в великой злобе,—
Говорит, что, мол, родня
Не желает знать меня…»
И пастух не без участья
В двух словах пересказал
Стрымбы-Лемнины несчастья.
«Значит, и его связал
Службой глупой, безотрадной
Общий враг наш беспощадный!»
Великан со зла опять
Чуть не начал кряж ломать.
Успокоившись едва,
Снова вымолвил слова:
«В годы прежние, давно
Было счастье мне дано:
Я, в избытке юных сил,
Маму на руках носил!
Как я счастлив был, поверь!»
«Ну, а где она теперь?»
«Видимо, в родном краю:
Черный Царь страну мою
Потопил в тумане черном,
Людоморном и злотворном…»
«Знаю, знаю, там немало
Побродили мы с Пэкалой.
Ты постой-ка. У крылечка,
Там, где дом родимый твой,
Лакомясь сухой травой,
Не пасется ли овечка?»
«Точно, точно: нет и спора —
Это ведь моя Миора!
Говори же, не томи!»
«Ну, тогда совет прими:
Поспешай домой скорей:
Мать заждалась у дверей!»
Великан пустился в пляс
Так, что горный кряж сотряс:
Пляшет великан счастливый,
Позабыв про все проливы,
Про несчастья, про тюрьму:
Всех забот — как не бывало!
Андриеш глядит, и стало
Ясно в этот миг ему:
Сразу видно, лишь взгляни,
Что — ровесники они,
Хоть и роста есть излишки —
Оба все-таки мальчишки…
В пастушке окрепла вера:
Всех его страданий мера
Не напрасна, ибо где-то,
На краю, быть может, света,
Где-то в глубине темницы
Льются слезы Миорицы, —
Ждут его Лупар и стадо,
До него добраться надо.
В черном замке, под замком
Стонет тонким голоском,
Плачет Миорица, плачет,
Ну, а это только значит:
Не напрасен прежний путь,
И с него нельзя свернуть!
И с улыбкой пастушок
Быстро море пересек,
Вновь дорога нелегка,
На пути полно песка —
Да, по этому пути
Все трудней, трудней идти!
Шел он долго шагом скорым,
Целый переход дневной,
По угрюмым косогорам,
По безрадостным просторам,
Где стояла пыль стеной;
И, не в силах сделать шагу,
Наконец пришел к оврагу;
Жажда мучила беднягу,
Тяготил палящий зной.
Там шиповник у обрыва
Увядает сиротливо,
Листья виснут, словно грива,
Ствол беспомощен и сух.
И от жалости, от боли,
От сердечной муки, что ли,
На суглинок поневоле
Уронил слезу пастух.
И веселый родничок,
Старого Днестра внучок,
Засверкал из-под камней
Между высохших корней
Влагой голубых огней!
Андриеш к ручью склонился,
Жадно досыта напился,
А студеная струя
Разлилась через края
Свежей влагой чудотворной,
Окропив шиповник черный.
Под сверкающей водой
Ожил ствол сухой и ветхий,