— Это ещё что такое? — встревожилась Карина Аркадьевна и встала. Я тоже встал.
Мы направились к калитке.
— Обмылок! — негромко окликнула она. — Что происходит?
— Какие-то бакланы на двух тачках прибыли… — лениво известил ниоткуда наш незримый подельник.
— Сюда? — не поверила Карина Аркадьевна и ускорила шаг. — Не может быть… — бормотала она на ходу. — Ну не следили же они за мной…
Мы выглянули за штакетник. Непонятно, почему они остановились в самом начале улицы вместо того, чтобы сразу подъехать к нашему участку. Ошибиться невозможно: напротив калитки стоял Каринин внедорожник. Тем не менее тормознули метрах в пятидесяти от цели и начали выгружаться. Двоих я опознал сразу. Именно им я вручал когда-то пакет с Толиковым долгом.
— Ну, всё… — обречённо выдохнула рядом Карина Аркадьевна. — Это за вами, Володя… Тут уж и я ничем вам помочь не смогу. Решайтесь.
Глава 4. Мымра
Да, единственный мой и неповторимый Володенька Турухин, вот это нас с тобой угораздило… А ты ещё гадал, как называется следующая степень падения! Андроид она называется. Андроид. А никакой не покойник. Хотя временами и впрямь кажется, будто попал на тот свет. Ад не ад, но тоже страна теней. Серенькие вертлявые сумерки подступают почти вплотную, и на каждом шагу вылупляются из них вялые однообразные кошмары.
Никогда в жизни не видел цветных снов, а попал сюда — и словно прорвало. Стоит смежить веки, представляются окрестности Карининой дачи. Наяву они такими яркими не были: зелёное озерцо поляны, цыплячья желтизна одуванчиков, солнечный расплав пруда.
Танька не приснилась ни разу. Шурин — тоже. Мелькнул однажды Врангель, но враждебных чувств к нему при этом не возникло. Потому что есть теперь с чем сравнить.
Вообразите полутораметровый шарообразный ком неспешно шевелящихся замшевых… Нет, скорее всё-таки лиан, нежели щупалец. Щупальца щупать должны, а эти колышутся, извиваются — и только… Коротенькая шёрстка на них обретает временами иной оттенок, колеблясь от пепельного до светло-сиреневого, возможно, в связи со сменой настроения, хотя не исключено, что и в результате мыслительной деятельности.
Так выглядит моя владелица. Зовут Мымра. Точнее, зову, а не зовут, поскольку звать больше некому. Не знаю даже, растение она или животное.
Почему я думаю о ней в женском роде? Наверное, просто по привычке. Дело в том, что начальством моим всегда были дамы. Согласен, ничего хорошего, однако в теперешнем положении это скорее плюс, чем минус. Непредсказуемость распоряжений давно стала ожидаемой, и любую причуду воспринимаешь как нечто должное.
Доставили меня сюда в бессознательном состоянии. Наверное, так и надо: новенький андроид, только что с конвейера, ни разу ещё не включали. Думаю, на дорожку мне впороли транквилизатор, поскольку, очнувшись, даже не слишком испугался.
Способ доставки остался неизвестен. Последним, что я запомнил там, на даче, и первым, что я увидел здесь, было непроницаемое округлое рыло Обмылка. Распаковал он меня, подвёл к Мымре и молча сгинул, скотина. Несмотря на все предупреждения Карины Аркадьевны, разумного существа в увиденном я не заподозрил и очумело продолжал ждать чьего-нибудь появления. Поведение моё было наверняка воспринято как сбой программы, вернулся раздражённый Обмылок и помимо прочего объяснил на жутком своём жаргоне, что приобретён я именно этой связкой верёвочных концов и никем другим.
Так вот, возвращаясь к вопросу о степени падения…
В данный момент я сижу на корточках, касаясь пола руками, абсолютно голый, во всех смыслах: ни тряпочки на мне, ни волоска. Жду очередной команды. На каком языке? А ни на каком! Если помните, были одно время в моде стереокартинки: вроде простенький геометрический узор, а чуть расфокусируешь зрачки — от бумаги отделяется объёмное изображение: портрет президента, рождественская ёлка…
В точности то же самое. Сижу на корточках и, распустив, если можно так выразиться, хрусталики, пялюсь на мерное колыхание шерстистых лиан. Потом ни с того ни с сего из плавного их мельтешения сам собой возникает то ли образ, то ли приказ. В данном случае: оторвать, не вставая с корточек, правую руку от пола (почвы?) и взяться за мочку левого уха. Отрываю. Берусь. Замираю в нелепейшей этой позе.
Помнится, Фёдор Михайлович Достоевский утверждал, будто самый тяжёлый труд — чепуха по сравнению с лёгким, но бессмысленным. Заставь человека ежедневно толочь воду в ступе, сойдёт с ума. Ну я-то уже твёрдо решил, что не сойду.