— Я с вами согласен, Андрон Михайлыч, ну, только сумнительно. Главное дело — леригия.
— Ничего подобного.
Ваньча кричит неуверенно:
— А дожжик кто посылает?
Баба — Ваньчу за рукав.
— Стой, стой! Слушай, что другие говорят.
Клим вразумительно:
— Позвольте мне слово, Андрон Михайлыч. Лизар Самойлыч, погоди. Ерофей, ты слушаешь? Тут, Иван Лукьяныч, не в дожже главная сила. Дожжик по науке от электричества. У меня на уме капитализма стоит.
Ерофей падает локтями на стол.
— Мешает она?
— На каждом шагу.
— Проклятая!
Андрон успокаивает:
— Капитализма нам нестрашная. С ней давно можно покончить, если бы не буржуазия.
Речи-то, речи какие!
Повернется Андрон — под столом колокольчики.
Прохорова платочком помахивает — жарко.
Во второй раз бабушка Матрена цедит из чайника помимо чашки.
Непонятно, а гожа.
— Андрон-братишка! Какая есть большевицкая партия?
Михаила наперебой:
— Самая хитрая! Слышали, как она ловко к нашему хлебу подъехала? Появился человек в кожаном картузе, начал речами охаживать. Вы, говорит, крестьяне, — серпы, мы, проживающие в городу, — молотки. Давайте союз держать!
Ваньча покатывается со смеху:
— Здоровая программа!
У Лизара кружение в голове.
— Коммуна у нас не привьется, Андрон Михайлыч.
— Почему?
И у Михаилы кружение в голове.
— Я скажу!
— Тятя, в сторону.
Михаила — в обиду:
— Ты признаешь меня за родителя?
— Тятя, не замахивайся! Ваньча, держи за руки моего отца.
Клим вразумительно:
— Промежду нашей беседы обмишул вышел. Лизар Самойлыч с хозяйственной стороны в рассуждение коммуны коснулся. Скажем, борона, гвозди и другой земледельческий инвентарь, как его не имеется. Что же касается коммуны в настоящем положенье, тут мы не противоречим. Правильно я говорю, Ерофей?
Ваньча кулаком по столу:
— Ей-богу, все правильно!
Михаила топырится на кровати:
— Лизар, не признавай Андронову коммуну!
Бабушка Матрена долбит Михайлину спину:
— Выпил, выпил, бесстыдник, бессовестный!
Михаила падает на пол.
— Ерофей, не признавай Андронову коммуну!
4
Не спится Прохоровой — страдает.
Горит перед глазами Андронова рубаха.
Мучают колокольчики на ногах.
Ходит кровь по косточкам — переливается.
Щемит сердце необласканное — хочется.
А чего хочется — сказать нельзя.
Вот она любовь какая!
Сбросила Прохорова одеяло тканевое, сидит на кровати в одних рукавах.
Жарко.
Хочет сердце, хочет.
Все знают, чего хочет необласканное.
Кто будет судить?
За стеной колокольчики. Ближе да громче, громче да ближе.
Бесы лукавые, что вы смущаете бабу подумавшую?
Не успела одеялом прикрыться — перед ней Андрон улыбается.
Только три слова сказал:
— Напугались, Анна Степановна?
Три слова — три гвоздя.
В сердце одно, в голову одно, в руки-ноги одно.
Вот она любовь какая!
Сел Андрон бочком на кровать, а Прохорова без воли, без разума.
Два раза петух кричал, чтобы расходились, — не слыхали.
Доила корову старуха — не видали.
Играли под тканевым одеялом, посмеивались.
— Андронушка, милый, иди!
— Аннушка, милая, мне хочется полежать.
— Люди увидят — негожа.
— Я людей не боюсь.
— Неприятности произойдут.
— Я ничего не боюсь.
Весь двор зажгла Андронова рубаха. Горит соломенная крыша над кроватью, горят плетни по бокам, горит белый день — разгорается.
— Андронушка, милый, лежи до обеда.
— Аннушка, милая, поцелуй два раза покрепче.
5
День идет, неделя идет — Андрон богу не молится.
Говорит Михаила старухе:
— Что мне делать с ним?
— Погоди, старик, он образумится.
Ждет Михаила день, ждет неделю — Андрон богу не молится.
Бабушка Матрена уговаривает:
— На иконы-то покрестись, Андронушка.
А он:
— Оставь, мама, подобные вещи.
Гневом кипит Михайлино сердце, плещется.
— В какой книге написано?
— Ты, тятя, неграмотный.
— Значит, не веруешь в храм божий?
— Хэ! Это же религиозный театр представлений. Хочешь, я сам разыграю любую роль?
Выпил Михаила для смелости, подошел к сыну вплотную.
— Тебя кто на свет произвел?
— Природа.
— Сказывай, какая природа!
— Не лезь, тятька, ушибу!
— А ты имеешь право отца родного ударить?
— Мать не могу, тебя без всякого права накрою, если с кулаками полезешь.
— Сукин ты сын!