– Валяй! Пойдем!
Шли узенькой извивчатой тропкой в самую густоту леса. Над тропкой корявыми переплетами торчали голые ветки, которые Афонаська раздвигал руками, и от этого они хлестали шедшего сзади Сатану по лицу и по шапке. Сатана ругался.
– Эй, ты, рябая рожа, короче на поворотах.
– Ты кому это? Не мне ли?
– Конешно, не вчерашнему дню.
– Чаво лаешься?
– А ты ветками-то не больно орудуй, а то как раз глаза к дьяволу выколешь.
– Ничего. Не велика птица. Кривым походишь.
Тропка постепенно сошла на-нет. Продирались прямо сквозь густую целину, еще не обогретую солнцем. Его лучи скользили по верхушкам деревьев и терялись в мокрой паутине сучьев. Афонаська мурлыкал песню, Сатана молчал.
Вдруг деревья разредились, и только путаный кустарник охранял еще бандитское логово. Но вскоре и он, забежав в овраг, потерялся в его изрытых окраинах. За оврагом черными проталинами и лысинами нерастаявшего снега улыбалась поляна, на которой лихо гуляло апрельское солнце. Вверху – синь безоблачная, теплая, смотри – не насмотришься. Внизу на поляне земля изрыта. Три землянки, начатый сруб, палатка да десяток шалашей. Перед одной землянкой бородатый мужик в расстегнутом полушубке колол дрова. У потухающего костра трое, тоже в полушубках, спорили. Афонаська еще с оврага заорал:
– Братва-а! Здорово живете-е!
Один лохматый встал от костра и пошел навстречу, держа винтовку на плече дулом вниз. От него крепко пахло самогоном. Поровнявшись с Афонаськой, встал, сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке и зевнул.
– А-аа-а... Кого привел? Языка што, ль?
– А кто е знат? – добродушно ответил Афонаська. – Может, язык, а может, другой хто. Сам напросился.
Мужик зевнул другой раз.
– А паролю спрашивал?
– Не-ет. Запамятовал.
– Дура!
После к Сатане:
– Хто будешь?
– Не твоей пьяной башки дело.
Мужик поднял голову.
– Эге! Зубастай! Чего надоть?
– Сказал, не твое дело. Веди к Свистунову.
Мужик опять зевнул.
– А и впрямь. Афонаська, сведи-ка его к командеру.
Афонаська повел Сатану к одной из землянок. Перед землянкой Свистунова Афонаська высморкался и отер ноги о грязный снег. Вошел туда и вскоре позвал Сатану.
В землянке было полутемно и душно. Горела керосиновая лампочка. Свистунов лежал на походной кровати и, должно быть, только что проснулся. Голос у него был сиплый.
– Откуда?
– Из Среднина.
– Зачем?
– Письмо от Романовских привез.
Свистунов быстро вскочил на постели.
– От Романовских? От обоих?
– Конешно.
– Давай сюда.
Сатана снял шапку и вынул из-под пропахшей потом подкладки конверт, на котором стояло: «Свобода и революция. Свистунову». Свистунов читал письмо, быстро бегая глазами, и все время повторял: так, так, так... так... так-так... Кончив, он вскинул на Сатану бегающие глаза:
– А где ты их видел?
– Так они же ночевали у меня. А под утро нас и застукали. Все Гурда, чтоб ему кашей подавиться. Одного Романовского не то порешили, не то поранили. Другого живьем взяли. Не успел даже нагану из штанов вытащить. А я, как завидел неладное, схватил письмо, махнул в окно и давай бог ноги. Версты три бегом бег. Насилу отдышался.
– Что ж тебе Романовские говорили?
– Мне-то мало што. А вот промежду себя разговаривали.
– А ты помнишь, о чем они между собой говорили?
– Ну, да, помню. В другой уезд собирались. Говорили, что здесь набор плохо идет. Большевики да Гурда здорово мешают... Да, окромя всего, и налет подкузьмил.
Свистунов перебил:
– Ты говоришь, что ты из Среднина?
– Из него из самого.
– А где ты во время налета был?
– Я? В Стрижевских лесах. Охотился. К вечеру пришел.
– Что же мужики говорят?
– Не больно довольны твоими робятами.
– Гурда жив?
– Жив, подлец. Хорохорится.
– Чем же недовольны мужики?
– Говорят, коли злы на Гурду, так и разделывались бы с ним. А то наши здря пострадали.
– Кто же пострадал?
– Да так. Убили кое-кого.
– Много?
– Нет. Человек пять, не больше. Да я не больно все знаю. Сказываю, к вечеру пришел, не успел ни с кем и переговорить путем. А ночью – облава.
– Чем занимаешься?
– Охотничаю.
– Земля есть?
– Какая земля? Курицу выгнать некуда.
– Фамилия как?
– Андрюшка Сатана.
Свистунов вскинул голову и поглядел в упор:
– Это ты самый Сатана и есть? Как же! Романовские писали и так говорили. Что же раньше ко мне не приходил?
– Недосуг было. Да думаю, надо же кому-нибудь на селе быть да письма доставлять.