Тизбе. Да. Так что?
Анджело. Он с вами только что беседовал. А кто это с ним был?
Тизбе. Один его приятель, вичентинец, по имени Анафесто Галеофа.
Анджело. А как зовут вашего брата?
Тизбе. Родольфо, монсиньор, Родольфо. Я вам все это объясняла уже двадцать раз. Неужели вам нечего сказать мне более любезного?
Анджело. Простите меня, Тизбе, я вам больше не буду задавать вопросов. Известно ли вам, что вчера вы сыграли Розмонду с волшебной грацией, что этот город счастлив вами обладать и что вся Италия, восхищенная вами, Тизбе, завидует этим падуанцам, которых вы так жалеете. О, как мне докучна эта рукоплещущая вам толпа! Я умираю от ревности, когда вижу вас такой прекрасной для стольких взглядов. Ах, Тизбе! — Но что это за человек в маске, с которым вы разговаривали нынче вечером меж двух дверей?
Тизбе. «Простите меня, Тизбе, я вам больше не буду задавать вопросов»… Превосходно! Монсиньор, это был Вирджильо Таска.
Анджело. Мой помощник?
Тизбе. Ваш сбир.
Анджело. На что он вам был нужен?
Тизбе. А что, если бы я отказалась вам ответить?
Анджело. Тизбе!..
Тизбе. Нет, полно, я добрая, я вам все расскажу. Вы знаете, кто я: ничто, простолюдинка, комедиантка, игрушка, которую вы ласкаете сегодня и сломаете завтра. Ради забавы. Так вот, как мало я ни значу, у меня была мать. Знаете ли вы, что такое мать? Была ли у вас мать, у вас? Знаете ли вы, что такое быть ребенком, бедным ребенком, слабым, голым, несчастным, голодным, одиноким, и чувствовать, что рядом с вами, вокруг вас, над вами, шагая, когда вы шагаете, останавливаясь, когда вы останавливаетесь, улыбаясь, когда вы плачете, есть женщина… — нет, мы еще не знаем, что это женщина, — нет, ангел, который тут, который на вас смотрит, который учит вас говорить, учит вас смеяться, учит вас любить!.. Который отогревает ваши пальцы в своих руках, ваше тело в своих коленях, вашу душу в своем сердце!.. Который отдает вам свое молоко, когда вы малютка, свой хлеб — когда вы подросли, свою жизнь — всегда!.. Которому вы говорите: «мама!» и который говорит вам: «детка!» — и таким нежным голосом, что эти два слова радуют бога! — Так вот, у меня была такая мать. Это была бедная женщина без мужа, которая распевала морлацкие песни в Брешье на площадях. Я ходила с нею. Нам кидали мелкие деньги. С этого я и начала. Моя мать обычно стояла у подножия статуи Гаттамелаты. Однажды в той песенке, которую она распевала, ничего в ней не понимая, оказался, по-видимому, стишок, оскорбительный для венецианской Синьории, и это рассмешило людей какого-то посланника, стоявших поблизости. Проходил сенатор. Он взглянул, услышал и сказал начальнику стражи, который его сопровождал: «Повесить эту женщину!» В Венецианской республике это делается быстро. Мою мать тут же схватили. Она даже ничего не сказала — к чему? — поцеловала меня, уронив мне на лоб крупную слезу, взяла в руки свое распятие и дала себя вязать. Я как сейчас вижу это распятие. Из гладкой меди. Мое имя, «Тизбе», грубо нацарапано внизу острием стилета. Мне тогда было шестнадцать лет. Я смотрела, как эти люди вяжут мою мать, и не могла ни говорить, ни кричать, ни плакать, неподвижная, оледенелая, мертвая, как во сне. Толпа молчала тоже. Но с сенатором была молодая девушка, которую он держал за руку, его дочь наверно, и вдруг она разжалобилась. Красивая девушка, монсиньор. Бедняжка! Она бросилась к ногам сенатора, и так плакала, и такими умоляющими слезами, и глаза ее были так прекрасны, что мою мать помиловали. Да, монсиньор. Когда мою мать развязали, она взяла свое распятие, — моя мать то есть, — и отдала его этой красивой девушке, говоря: «Синьора, храните это распятие, оно принесет вам счастье!» Время шло, моя мать умерла, святая женщина, сама я стала богата, и мне хочется увидеть это дитя, этого ангела, который спас мою мать. Кто знает? Теперь это уже взрослая женщина и, значит, несчастная. Быть может, я в свой черед могла бы ей помочь. В какой бы город я ни приезжала, я всякий раз вызываю сбира, барджела, начальника полиции, я рассказываю ему этот случай, и тому, кто разыщет мне эту женщину, я дам десять тысяч золотых цехинов. Вот почему я сейчас разговаривала меж двух дверей с вашим барджелом Вирджильо Таска. Довольны вы теперь?
Анджело. Десять тысяч золотых цехинов! Так что же вы дадите самой этой женщине, когда ее разыщете?
Тизбе. Мою жизнь, если она хочет.
Анджело. Но как же вы ее узнаете?
Тизбе. По распятию моей матери.
Анджело. Да она его наверно потеряла.