— АХ! АХ! АХ! ШАХ! ШАХ! ШАХ!
Они принялись подталкивать пятачок друг другу, и если Анечка говорила «ШАХ», мальчик говорил «АХ» — или наоборот.
«Так весело со мной никто никогда не играл, — думала между тем Анечка. — Хозяину не нравилось, если я с кем-нибудь играла. Поэтому играла я сама с собой. Подбрасывала картошки и приговаривала:
— ШАХ! — совсем весело сказала Анечка, но мальчик почему-то не сказал ни «ШАХ», ни «АХ», он сказал «ШАХ И МАТ», поднял с земли пятак и положил его себе на голову.
Этим, однако, дело не кончилось.
Положив пятак на голову, он взял его за краешек, словно это была маленькая-премаленькая шляпа, приподнял, как приподнимают шляпу, здороваясь друг с другом, господа из замка, а затем низко поклонился. Потом снова положил пятак на голову, снова взял его за краешек, словно это была маленькая-премаленькая шляпа, приподнял, как приподнимают шляпу, здороваясь друг с другом, господа из замка, и опять низко поклонился. Когда же он в третий, в четвёртый и в пятый раз положил на голову денежку и взял её за краешек, словно это была маленькая-премаленькая шляпа, а затем приподнял, как приподнимают шляпу, здороваясь друг с другом, господа из замка, и при этом низко поклонился, Анечка-Невеличка подумала, что мальчик неспроста в третий, в четвёртый и в пятый раз кладёт на голову пятак, берёт его за краешек, словно это маленькая-премаленькая шляпа, приподнимает, как приподнимают шляпу, здороваясь друг с другом, господа из замка, и затем низко кланяется, — ей показалось, что и она должна поклониться, но только чуточку, как барышни из замка; и когда мальчик в шестой раз положил на голову пятак, взял его за краешек, словно это была маленькая-премаленькая шляпа, а затем приподнял, как приподнимают шляпу, здороваясь друг с другом, господа из замка, и низко при этом поклонился, поклонилась и Анечка-Невеличка, но только чуточку, как барышни из замка.
А поклонившись, но только чуточку, как барышни из замка, Анечка-Невеличка обнаружила, что слух её чудесно и тотчас преобразился: она стала понимать незнакомую речь, в которой есть такие непонятные слова, как «ШАХ» и «МАТ». Она услыхала язык, который знала с малых лет и который прекрасно понимала и она, и хозяин, и лавочник, и овцы.
А сказал мальчик вот что:
— Позвольте представиться, я — Соломенный Губерт!
Глава третья, в которой мы узнаем, что означают слова «ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ»
«СОЛОМЕННЫЙ ГУБЕРТ» — БЫЛО уже не так удивительно и непонятно, как «ШАХ» и «МАТ». Имя как имя! Губерт — это Губерт. Как Анечка — Анечка. Соломенный — фамилия. Как Железный, Коза, Быстрик, Новичок. В общем, ясно!
Встречаются фамилии поудивительней. Анечка знала Белоглавика, который был черноволос, Портняжку, работавшего сапожником, Косого, у которого глаза были не хуже, чем у прочих, и даже Бабку, который был дедкой.
Анечка обрадовалась, что в словах «Соломенный Губерт» нет ничего непривычного. Она обрадовалась, что странный язык, на котором говорил мальчик, внезапно сделался понятным и что на Заколдованной Площади люди зовутся не как-нибудь хитро, а «Соломенный», как Железный, Коза, Быстрик, Новичок. В общем, ясно!
Радовалась она недолго. Мальчик, держа в пальцах пятак, как держат зёрнышко проса или блоху, поднёс его к Анечкиным глазам и сказал:
— ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ!
«Опять эти ужасные слова! — подумала Анечка. — Будь они хоть короткие, как слово «ШАХ». Так нет же! Длинные, противные слова. Разве их запомнишь?».
— ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ! — повторил Соломенный Губерт, словно бы что-то от Анечки требуя или словно обучая её своему языку.
— ШАХ! — сказала Анечка, чтобы хоть что-нибудь ответить.
— ТАМНЕ ТАМПРО ТАМКАЗ ТАМНИ ТАМЧАЙ! — опять повторил мальчик, держа пятак перед Анечкиными глазами.
«А что, если поклониться, но только чуточку, как барышни из замка? — подумала Анечка-Невеличка. — Раньше я поклонилась и сразу же стала всё понимать».