— Зато своя, проверенная. Ее дед, между прочим, пламенный революционер, потомственный рабочий! — припечатал папа-генерал и велел сыну всерьез задуматься о карьере. Геннадий послушался, тем более что делать-то по большому счету все равно нечего: семейная жизнь скучна, как доклад ЦК КПСС, налево не сбегаешь, остается только служба. И отдался ей Геннадий со всей страстью.
Начальство часто посылало перспективного сотрудника в длительные командировки. Геннадий с удовольствием мотался по всему миру, блестяще выполняя особо важные задания партии и правительства.
Вернувшись однажды с такого задания, Гена застал все свое многочисленное семейство в перманентном состоянии сильной паники, грозящей обернуться инфарктами, инсультами, ударами — словом, катастрофой.
Расспросив сестер, мужская часть семейства толково объяснить суть ЧП не могла, потому что все время срывалась на крик и едва не вступала в кулачный бой друг с другом. Гена понял суть конфликта. Младший братец, любимец семьи, наплевав на традиции и все условности, окончил свою академию, получил диплом военного врача-хирурга и… женился, без родительского на то благословения. Мало того, он уехал с молодой супругой в Ленинград, поскольку она проживала там с матерью, санитаркой какой-то не то больницы, не то поликлиники.
Без лишних разговоров Гена отправился в город на Неве с целью увещевать непутевого братика и разъяснить ему особенности международной и внутриполитической обстановки. Обстановочка была еще та! Начало нового этапа общественной жизни с пугающим названием «перестройка» сопровождалось волнением не только в народе, но и во всех государственных структурах. КГБ особенно волновался — у населения появилось много вопросов, ответов на которые не знал даже господь бог.
Сереге на всю эту обстановку было глубоко наплевать. Он наслаждался семейной жизнью, работал в Центральном Ленинградском военном госпитале, выглядел вполне счастливым и ничего в семейной жизни менять не собирался.
Все «правильные» слова застряли у Геннадия где-то на подходе, едва он увидел Лизу. Голубоглазый ангел с длинной русой косой и голоском-колокольчиком напомнил уже заматеревшему Геннадию Петровичу его первую любовь, ту самую неблагонадежную учительницу младших классов.
— Ты молодец, братуха! — только и смог вымолвить Геннадий Петрович. Исключительно профессиональным усилием воли ему удалось загнать подступивший к горлу комок на место. — Ты, наверное, прав. Да нет, ты точно прав! Если бы я тогда… А теперь… Только, знаешь, возвращайтесь-ка вы домой. Отец с матерью с ума сходят. Да не переживай, Сере-га! Сейчас многое изменилось. Я замолвлю словечко, Петька подсобит… Все будет нормально.
Через неделю Сергей с испуганной Лизой вернулся в родные пенаты. К тому времени Геннадий Петрович при поддержке старшего брата провел среди родителей пару сеансов политинформации, они вроде бы смирились с судьбой, однако на Лизу первое время смотрели настороженно. Мама откровенно ревновала, а папа супил бровь оттого, что эта пигалица заставила ее сына наплевать на семейные устои.
Очень скоро и как-то незаметно жена Сергея прижилась в большом доме. Только вот подарить генералу и генеральше внуков у нее не получалось. Лиза с Сергеем печалились по этому поводу, родители скорбно кивали головами, но чувствовалась в этом некая недосказанность. И вот однажды, смущаясь и робея, Лиза за ужином сообщила, что через определенный, отпущенный природой срок осчастливит семью наследником. Будущий отец изо всех сил гордился собой. Родители почему-то пребывали в легком недоумении. Причина этого недоумения выяснилась лишь многие годы спустя, когда Лизы уже не было в живых (она умерла при родах), а Сергей стал высококлассным военным врачом. Оказывается, в детстве младший сын генерала переболел свинкой и детей иметь никак не мог. Оставалось только гадать — кто же настоящий отец ребенка? Прояснить ситуацию мог бы Геннадий Петрович, но в это время он находился далеко от дома, в очередной командировке в горячей точке.
Именно эта командировка впоследствии перевернула всю его жизнь.
Служба в КГБ — далеко не сахар, зачастую приходится сталкиваться с человеческими трагедиями, а то и со смертями. Но для Гены они были некой абстракцией, реальностью, ничуть не трогавшей души. А в горячей точке он вдруг увидел смерть собственными глазами. Даже занятно: вот бежит человек, стреляет, что-то кричит, вдруг — раз! — и он уже ничего не может кричать, а только хрипит и дергается в предсмертных конвульсиях. Убивать Геннадий Петрович научился в той же командировке. Ему нравился и сам процесс, и власть над жертвой, и отчаянный ужас в ее глазах.