Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе. У других во рту была серебряная ложка. У Завадского был половник.
Завадский уцененный Мейерхольд.[6]
Завадский — маразматик — затейник.
Фаина Раневская часто говаривала, что Завадский простудится только на её похоронах.
— В зрительном зале нужно поменять кресла, — заявила Фаина Георгиевна.
— Это еще зачем? — подозрительно прищурился Завадский.
— Подголовники нужны высокие.
— Фаина Георгиевна, с задних рядов и без того сцену плохо видно.
— Еще одна производственная пьеса, и в театр будут ходить только те, кому дома выспаться не дают. А спать удобнее с подголовником.
— Вчера была приятно удивлена.
Зная, что накануне Фаина Раневская ходила на спектакль в другой театр, Завадский несколько ревниво поинтересовался:
— Чем это?
— Оказывается, бывает хуже, чем у нас.
— Дурной характер Завадского куда тяжелее моего!
— Ты уверена, Фаина? — засомневалась Вера Марецкая.
— Конечно! Я свой переношу легко, а его — трудно.
— Куда поедет отдыхать Завадский, когда возьмет отпуск? — поинтересовалась Раневская.
— Кажется, в Крым, — отмахнулась Марецкая. — А тебе зачем?
— Хоть бы раз поехал в местный санаторий.
— Зачем? — снова спросила Марецкая.
— Крым мне не по карману, а в санатории я бы ему отпуск испортила с удовольствием.
Завадский посредственному актеру:
— Вашей игрой недовольна добрая половина зрителей!
Раневская поддержала:
— А что уж говорить о злой…
Фаина Раневская. Между нами, девочками
В минуты откровения Фаина Георгиевна призналась известному телеведущему, писателю Глебу Скороходову в том, что у нее нет подруг. Раневской претили женское легкомыслие, глупость. Она то и дело посмеивалась над коллегой, актрисой Любовью Орловой, имеющей слабость к нарядам. А посмеиваясь, страдала: «Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я». И снова на выручку приходило чувство юмора.
Слушая восторженную речь какой-то актрисы, Фаина Георгиевна заметила:
— Боже мой! Она же сейчас захлебнется, не успеем откачать!
Утром, заламывая руки:
— Это ужасно, ужасно!
— Что именно, Фаина Георгиевна?
— Мне приснилось, будто я гуляю по Красной площади абсолютно голая, в одной шляпке. А все глазеют и глазеют.
— О боже! Голая!
Раневская махнула рукой:
— Причем здесь это? Шляпка была совершенно старомодной.
Однажды Фаина Георгиевна застала молоденькую актрису в слезах:
— Он отверг меня, — пожаловалась страдалица.
Раневская успокоила:
— Не переживайте, милочка, люди обычно отказываются от слишком дорогих вещей, которые не могут себе позволить.
Тихонько себе под нос:
— …или от всякой дряни…
Раневская в образе Маргариты Львовны посмотрела на себя в зеркало и произнесла:
— Да, красота страшная сила!
А после тихонько добавила:
— …а ее отсутствие еще страшнее.
Надоевшей актрисе:
— Вы — счастье, которого всегда в совершенном избытке.
Марецкая об общей знакомой:
— Слава богу, хоть к старости поумнела!
Раневская в ответ:
— Не поумнела, а просто стала осторожнее. Кроме того, она стала хуже слышать, а потому, на всякий случай, соглашается.
— Женская логика и правда ущербна, по крайней мере, в отношении мужчин.
— ?!
— Сначала старательно не замечают недостатков, потом влюбляются в это черт-те что, выходят за него замуж, десяток лет перевоспитывают, а потом рыдают, что вышли замуж не за того.
— У меня неприятность, — заявила Раневская домработнице.
— Что случилось?
— Приснился Аполлон…
— Какой еще Аполлон?
— Бельведерский!
— И что?
— Только он подошел ко мне… и тут вы со своими дурацкими вопросами!
— Фаина Георгиевна, у вас хорошая память?
— Не жалуюсь, милочка. Особенно в том, что касается чужих недостатков и своих достоинств.
— Столько гадости написала в письме, столько гадости… — бормотала Фаина Раневская.
— Почему не зачеркнули, Фаина Георгиевна? — спросили актрису.
— Чернила закончились.
— А зачем отправили?
— Не пропадать же откровениям.
6
Всеволод Эмильевич Мейерхольд (1874–1940) — русский советский театральный режиссер, актер и педагог. Народный артист РСФСР (1923).