— Да видели ли вы его когда-нибудь?
Графиня вновь раскрыла сборник Жемчугова и издалека показала Казину первую страницу, на которой красовался очень хорошо известный Казину литографированный портрет поэта. Литография делалась с казинского портрета Жемчугова, писанного маслом. На ней поэт был строгим, суровым и чем-то глубоко опечаленным, с копной вьющихся волос и чуть вздернутым волевым подбородком. Казину хотелось найти какое-то «твердое ядро» внешности Жемчугова, который в стихах, а порой и в жизни, раскиселивался и впадал в полное младенчество или же, напротив, становился диким и необузданным. Впрочем, как это часто бывает, писал Казин не столько портрет, сколько автопортрет. Таким ему самому хотелось выглядеть в хорошие минуты.
Казин внутренне усмехнулся. Видела бы эта дама Николая Жемчугова теперь — с текущей по «волевому подбородку» слюной, наголо обритого! Но от комментариев он удержался. Портрет друга, столь похожий на его собственный, навел Казина на некоторые опасные размышления. Житейская скука, его одолевающая, была уже такова, что он готов был воспользоваться любым случаем взволновать холодеющую кровь. А не поможет ли этому глупая экзальтация дуры графини?
— Я могу вам это устроить. Если вы говорите всерьез.
Он взглянул на графиню, но та промолчала, спрятав лицо в черную ажурную шаль.
Казин произносил слова очень медленно, на ходу обдумывая план авантюры.
— Николая сторожат родственники. Но я постараюсь вывезти его из заключения и доставлю к себе в дом. Вы не шутили? Вы и вправду готовы?
— Я готова.
Голос графини дрогнул, и она плотнее закуталась в черную ажурную шаль, которая едва ли ее согревала.
— Когда, графиня?
Казин увидел, как из бледной она становится розовой. Она молчала, но это был какой-то нервный спазм, сдавивший горло. Бедная женщина, сколько волнений из-за Жемчугова, которому сейчас так спокойно!
— Завтра!
Ему, как азартному охотнику, уже нетерпелось приступить к охоте. И снова она молчала. Тогда он заговорил сам, гипнотически повелительным твердым голосом.
— Завтра в полночь я доставлю Николая к себе. Если все пройдет благополучно, я пошлю с нарочным записку к вам. В час ночи с тем же нарочным — он вас прово- дит — соблаговолите быть у меня. К этому времени сам я уеду к приятелю — играть в вист. Вас встретит слуга Аркашка. Он будет обо всем уведомлен. То есть, разумеется, не обо всем. Обойдусь без имен и подробностей. К тому же он глуп как пробка. Да, должен вас предупредить. В комнате будет темно, — бедняга не выносит никакого света. Прошу вас не зажигать свечей. В девять утра я вернусь. Аркашка вас выпустит, когда вам вздумается. Что скажете?
Графиня молчала, опустив темноволосую голову и обматывая плечи шалью. Сейчас, в сильном волнении, порозовевшая, в черной ажурной шали, стягивающей узкие плечи и высокую грудь, смущенная, как институтка, — она была почти хороша. На нее интересно было смотреть, и Казин смотрел.
— Раздумали?
Ему захотелось вдруг, чтобы она рассмеялась и заказала ему свой портрет. А он бы уклонился, уверив ее, что занят. Когда-нибудь в будущем…
Графиня не ответила, рассеянно позвонила в колокольчик и тихим вздрагивающим голосом попросила слугу подать яблочного мусса. Слуга принес на блюде два хрустальных бокала с охлажденным муссом. Казин выпил разом. Графиня глотнула, поперхнулась, вынула кружевной платочек и стала прижимать его к губам. Вероятно, из-за этого и еще из-за волнения ее слова звучали неотчетливо.
— Я вам верю. Сердце мне говорит, что вы меня не выдадите. У вас светлое лицо.
Какое, однако, уморительное зрелище эти романтические дамы. У него светлое лицо! Оно обуглено недовольством, разочарованием, вечной скукой. А ей оно кажется светлым! И уж лучше бы она ему не верила! Впрочем, дело ее. Тут как на охоте. Дело зайца — поверить ли волку. Казину хотелось, чтобы графиня подтвердила свое согласие и любопытно было взглянуть, как она это сделает, какое у нее будет лицо. Но лица он не увидел. Она отвернулась положить стихи Жемчугова на полку, и он расслышал полушепотом выдохнутое:
— Приду.
Тот же старый слуга, который приносил мусс, вывел Казина на улицу. Лил дождь и казался очень холодным. Вероятно, разговор с графиней разгорячил Казина. На душе было муторно. Действительно, лучше бы не верила! По дороге домой он снова забрел к Андрею Яковлевичу Тюнину.