Тот обрадовался.
— Теперь могу вас угостить прелестнейшим Фраскати. Только что из Италии.
Казин не отказался и, закусывая ломтиком осетрины, спросил Тюнина про графиню Ольстен, — что за дама? Он, кажется, будет ее писать.
— Заплатит сполна, ежели вы об этом. А вообще — чудачка, каких мало. Давно за ней слежу — чудачка! Лет семь уже, как вдовеет.
— Наверное, бездна романов.
Казин налил себе еще рюмку, хотя вино ему не понравилось.
— Какие романы! Ведет себя точно монашка. А между тем, желающих много. Непростая дама! Признаться, больше всего мне по душе ее пухлявость, эти ямочки на щеках, на подбородке…
Они чокнулись и выпили.
— Верно, мужа любила.
Казину хотелось прояснить ситуацию.
— Ха-ха, любила. В последние годы они разъехались. Но она продолжала принимать. Что ни говори — загадочная женщина. И не без обаяния. Поверьте мне. В вине и женщинах я толк знаю.
— Стара.
Казин опрокинул последнюю рюмку слабенького Фраскати и двинулся к себе…
Поздней ночью следующего дня слуга Аркашка, улыбчивый и кудрявый, ввел даму под густой вуалью в квартиру, нанимаемую художником Ростиславом Казиным. Дама отдала слуге верхнюю шелковую накидку и шляпку с вуалью, повернулась к большому зеркалу на ножках, стоящему в ярко освещенной гостиной, рассеянно коснулась прически. Из волос упал черепаховый гребень, освободив длинные пышные волосы. Дама не подобрала гребня, не поправила прически и с какой-то лихорадочной поспешностью бросилась к слуге, шурша шелками. Улыбчивый Аркашка подумал было, что дама собралась уходить, может быть, что-то забыла у себя дома. Он стоял в нерешительности между двумя дверями — одной из дома к парадной лестнице и выходу, а другой — в мастерскую, куда велел препроводить даму барин. Он подал ей упавший гребень. Она не взяла. Тогда Аркашка приоткрыл дверь совершенно темной мастерской, и дама, постояв секунду у входа, словно набирая воздух в легкие перед нырянием под воду, скрылась за этой массивной дубовой дверью. Аркашка проворно приложил ухо к двери, — но решительно ничего не услышал. Тогда он сладко зевнул и пошел играть в дурачка с дворником Никиткой. Ему не велено было отлучаться надолго и далеко. А отоспаться он мог и днем…
Сам Казин помнил то, что произошло в ту ночь, какими-то отрывистыми вспышками. Он поджидал графиню в мастерской в злобном раздражении. Ему не терпелось унизить ее, причинить боль, отомстить за все свои прежние разочарования в женщинах. Ее экзальтация бесконечно его раздражала, сама идея таким способом спасти безумца казалась нелепой. Ах, вы не довольствуетесь обычным, нормальным мужчиной, с которым хоть раз в жизни встречались и который оказывал вам знаки внимания, быть может, даже любви?! Вам непременно надобен безумец, которого вы в глаза не видели? Но воображаете вы этакого «ручного» комнатного безумца, наподобие вашей домашней собачонки. А что, если это будет грубое, циническое животное?!
Он хотел обойтись с ней, как с девицей из веселого заведения. Но она-то оказалась совсем другой. Она сама рвалась дать, причем больше, чем он просил. Ведь души у таких девиц не просят! На него обрушился такой шквал нежности, безумных ласк, обожания, она была так безропотна и покорна, что его план мести и унижения как-то сам собою провалился. Напротив, его самого подхватило этой волной. Ему вдруг захотелось приласкать и утешить эту дурочку, которую он так беззастенчиво обманул.
Он помнил, как вдруг подхватил ее на руки и стал носить по темной комнате, утешая и убаюкивая, как дитя…
Он помнил, что она рыдала у него на плече.
Он помнил объятие, столь пылкое, что разъединить их, кажется, могла лишь труба Страшного Суда, — да едва ли они бы ее услыхали.
Она гладила его курчавые волосы, он тщетно пытался в темноте разглядеть ее лицо, которое, наверняка, было прекрасным.
Не было произнесено ни слова. Темнота была полной. Аркашка на славу потрудился, занавешивая окна мастерской.
Наконец, с каким-то мучительным усилием она встала, лихорадочно собрала разбросанные по всей мастерской вещи и скрылась в соседней комнате, где горели свечи. Аркашка, явившись на звук колокольчика, вывел ее через черный ход во двор и посадил в карету. Было часа три ночи…
Казин не мог не признать, что испытал потрясение. Такого он не ожидал. Не ожидал не только от нее, но и от себя. Он таким с женщинами никогда не был!
С ужасом он думал, что нужно встать, заняться делами, ехать к заказчикам. Ему хотелось — только к ней. Но он не мог ей открыться! Ее порыв был обращен вовсе не на него. Она спасала безумного Жемчугова. Казина мучила ревность к другу, который заочно вызвал такую страсть. Ему хотелось снова увидеть ее лицо, которое теперь должно было открыться ему совсем по-новому, и он терзался, что не видел его в темноте…