Раздвинув шторы на окнах (было уже утро), он застонал, потому что понял, что все пропало. Каким детским было прежнее нытье! Теперь спасти его могла только графиня. Но зачем ей его спасать? Это были уже не «ахи» и «охи», не романтический бред и экзальтация, это была сама жизнь, которая рушилась, если из нее исчезала эта маленькая пылкая женщина. Вовсе не желая подражать романным персонажам (публика зачитывалась в это время «Онегиным»!), Казин вынужден был повсюду выслеживать графиню Ольстен и, сталкиваясь с нею на балах, стоять с маской равнодушия на лице, наблюдая, как она с кем-то разговаривает, танцует или ест мороженое. Он видел, что она его избегает. Порой даже вздрагивает, встречаясь с ним глазами. Он знал о ней такое, чего не знал и не должен был знать никто. Их отношения лишились простоты. Не то, чтобы она о чем-то догадывалась или же боялась его языка. По какой-то странной причине (вероятно, это была обманувшая ее на этот раз интуиция — «дар распознавать людей», как она говорила) графиня ему полностью доверяла. Но вид его вызывал в ней, вероятно, такую бурю чувств, столь сильное смущение и смятение, что она спешила пройти мимо, едва кивнув и улыбаясь принужденно. Ни разу на балу она не подошла к Казину, не заговорила, не пыталась узнать о судьбе несчастного безумца. Впрочем, до Казина долетели слухи, что графиня упросила сестру Николая Жемчугова впустить ее в комнату брата. Как ей это уда- лось — было для Казина загадкой. Сестра даже его, ближайшего друга, к брату не пускала, и Казин видел Николая после случившегося лишь однажды, улучив момент, когда сестра была в отъезде, и подкупив слугу. Николай его не узнал и с дикой злобой бросил в него массивным бронзовым подсвечником. К счастью (или к несчастью), не попал. Рассказывали (Тюнин и еще кое-кто из знакомых), что графиня Ольстен, попав к поэту, взглянула на его обезображенное болезнью лицо полного идиота, с наголо остриженной головой, — и с криком выскочила из комнаты. На пороге она упала без чувств.
Долгое время ее нигде не было видно. Казин тоже болел — у него внезапно открылась чахотка. Он не лечился. К чему? Чтобы не последовать примеру Жемчугова (а соблазн был велик!), он стал писать по памяти портрет графини. Он жил только тогда, когда писал этот портрет и когда вспоминал о встрече с графиней. Воспоминания были жгучие, мучительные, но и настолько упоительные, что он и сейчас не отрекался от своего обмана. Без этой встречи, собственно, и жить не стоило. Он только не мог себе представить, как он снова увидит графиню и что она сделает, его увидав. И все же он напряженно, жадно, всей силою души ждал этой новой встречи, как ждут счастья или избавления.
Зимой он снова стал ездить на рауты в надежде где-нибудь увидеть графиню. Говорили (тот же Тюнин), что она стала потихоньку выезжать. Казин узнавал о ней исподволь, глухо упоминая о портрете, который он собирается писать, писал, пишет. (Он путался во временах глагола, как путался во времени, смешивая реальность и сны.)
Ранней весной они случайно встретились на приеме у знаменитого петербургского архитектора — человека прихотливейших вкусов. Тот собирал у себя петербургскую богему, людей, отмеченных художественными талантами, а также наделенных способностью ценить прекрасное. Залы были убраны изысканно. Оркестр играл слаженно и не вызывал иронических улыбок даже у профессионалов (что было редкостью на балах).
Казин издалека увидел графиню. Затянутая в ярко-лиловое платье, красиво причесанная, ладная, — она привлекала все взоры. Графиня взглянула на него с противоположного конца огромной залы, и его словно молнией ударило, — он на ногах едва устоял. О, наконец-то эта безнадежная дурочка догадалась, с кем она была! Его охватило чувство ужаса и немыслимого счастья. Она знает об обмане, но зато теперь она ни с кем его не путает. Никакой Жемчугов не стоит теперь между ними! Он устремился за дразнящим пятном лилового платья. Бежал из комнаты в комнату, сквозь анфиладу. Архитектор сам спроектировал свой дом. План был прихотлив. Дом напоминал лабиринт со множеством лестниц, арок, коридоров. Были тут и потайные двери. Она вбежала в одну из таких дверей, совершенно закрытую проемом лестницы. Графиня была приятельницей архитектора и, вероятно, знала кое-какие секреты его творения. Казин вбежал следом, единым взором окинув стоящую у полукруглого окошка графиню, зеленую лужайку за окном, полоску синего неба с белым облаком. С лужайки доносился лай молодых борзых, радостно носящихся по траве. Бесконечно отрадный, прямо возрожденческий пейзаж…