Она не дала ему рта раскрыть, скорчив обычную свою гримаску.
— Не танцую.
— Зачем тогда ездите на балы?
— Родители заставляют. Грозятся выгнать, если не буду выезжать. А танцевать заставить не могут. Я им отвечаю, что нога болит.
Она из-под длинного платья пошевельнула ногой в атласной туфельке, и Петенька невольно заметил, что ножка маленькая и изящная.
— А поговорить не желаете?
— Поговорить???
Петеньку даже несколько ошарашила бурная реакция Зизи на его предложение.
— Поговорить о чем? О погоде? О политике? О нарядах? О еде? Не о пушкинских же «Цыганах» тут разговаривать!
— Почему бы и нет? Я, правда, еще не читал. Между прочим, я закончил то же заведение, что и молодой Пушкин.
— Вы правду говорите?
Живые, «мартышкины», как обозвал их Долгорукий, глаза Зизи уставились на него не без интереса.
— Я дворянин и привык не лгать! (В эту минуту Петенька очень некстати вспомнил о своем пари, из-за которого он и беседовал с Зизи). Это то немногое, что у меня есть.
— А разве у вас есть «немногое»? Мне отец на вас показывал. Сказал, что вы ужасно богаты. Вы ведь Долгорукий? Юрий?
— Не Юрий, а Петр. И говорю я не о деньгах.
(Мысль о некоторой фальшивости собственных слов была Петеньке неприятна.)
— Танцевать! Танцевать!
К ним подскочил распорядитель, стараясь либо оттеснить к стенке, чтобы не мешали танцующим, либо принудить к танцам. Петенька отвел Зизи чуть в сто- рону, — они и в самом деле мешали развернуться кадрили.
— Вы ведь принимаете? Я что-то запамятовал, по каким дням.
— Мы не принимаем.
Зизи сморщилась в смешной гримаске, изображающей отчаяние.
— Отец говорит, что слишком накладно. Мне кажется, это болезнь.
Петенька забеспокоился, услышав о болезни. Он был страшно мнителен и подумал, что Зизи говорит о своей простуде, подхваченной на балу. Но простуда заразна.
— Вы заболели?
— Я об отце. Мой отец чудовищно скуп.
Петенька изумился. В его кругу не принято было обсуждать с посторонними вещи столь интимные.
— Вы всегда выдаете первым встречным ваши семейные тайны?
— Я редко бываю на балах. И знакомых у меня тут почти нет.
И опять прямота Зизи обескуражила молодого человека. Он привык, что дамы кичатся своими успехами в свете, а эта так сразу и говорит о своих незадачах.
— Могу я надеяться…
Зизи нетерпеливо прервала его церемонную фразу.
— Завтра с утра. Возле высокой беседки со звездным верхом. Знаете дом купца Колыванова у Яузских ворот? Мы там снимаем.
Она помахала ему ручкой в розовой перчатке, заморгала «мартышкиными» глазами и исчезла…
На вопросы Ивана Ртищева Петенька отвечал неохотно. Он то и дело впадал в странную задумчивость, из которой верный друг выводил его крепким потряхиванием за плечо.
— Ты что? Разве не урод?
А Петенька как раз и пытался представить себе лицо Зизи Крюгер, подвижное, живое, смуглое, в темных родинках, с темными «мартышкиными» глазами, — и понять, почему ее считают такой дурнушкой. Во всей этой «обезьяньей» живости был, несомненно, был определенный шарм.
Рано поутру молодой Долгорукий, изменив привычкам последнего времени, был уже с помощью камердинера одет, выбрит, надушен и готов для визита в семейство Крюгеров.
Возле мрачного каменного дома с веселой зеленой лужайкой, тянущейся вдоль берега Яузы, он остановил коляску и отпустил кучера Антона, с детства ему прислуживающего. Петенька хотел войти в дом, чтобы лакей доложил о его визите. Но тут его окликнули. Зизи Крюгер, смеясь, махала ему с лестницы, ведущей на верх беседки. Он вспомнил, что там и была назначена встреча.
Беседка оказалась скорее башней, вознесенной высоко над городом, с крутой и обшарпанной деревянной лесенкой. Петенька с детства боялся высоты, но полез, опасаясь и за свою жизнь, и за белоснежную, с широкими рукавами рубашку (нечто в байроническом духе, очень ему идущее). То ли лестница была крутенька, то ли мысль о пари возбуждала, но наверх Петенька взобрался с сердцем, почти выпрыгивающим из груди. На последней ступеньке он поднял голову и увидел прямо над собой, совсем близко, смуглое, в родинках и легком пушке лицо дурнушки Крюгер, показавшееся ему прелестным. И еще эти губы, пунцовые, подвижные, то язвительно, то весело смеющиеся. Кто сказал, что она дурнушка, урод и «слишком чернява»? Петеньке очень захотелось поцеловать Зизи в ее смуглую щеку, но он чинно взял для поцелуя руку. Однако Зизи со смехом вырвала руку и сама его поцеловала, едва коснувшись щеки. Петенька покраснел.
— Ой, я забылась, простите! Я ведь жила все время у тетушки в Вене. А там так принято.