«Ваше преосвященство!
Уже известно вашему преосвященству о посетившей нас печали смертью графа Никиты Ивановича; известны вы и о всем том, чем я ему должен, следственно и об обязательствах моих в рассуждении его. Судите же, прискорбно ли душе моей? Я привязан по долгу и удостоверению к закону и не сомневаюсь, что получающему награждение в той жизни за добродетели всеконечно отрада и покой; но поелику душа остается еще со слабостями тела соединена, то нельзя нам не чувствовать печали от разлуки: разделите оную со мною, как с истинным вашим другом. Павел».
(Из «Зеркала света»)
Замысловатое слово, сказанное государем Павлом Первым одному из своих подданных о польском графе М-вском в присутствии оного
Приятные часы, препровождаемые Павлом Первым в то время в Гатчине, в которое августейшая мать его со славою управляла[14] российским скипетром, всегда были любезны сердцу его.
В кругу к нему приверженных и приезжающих оказывалось его снисхождение по тогдашнему положению.
В одном из таковых, так сказать, дружеских собраний известный польский граф Макрский чрезмерно хвалился своими путешествиями, а в самом деле более не бывал нигде, кроме двух столиц[15]. «Поэтому ваше сиятельство очень знакомы с землеописанием?» — спросил его один из присутствующих. «Да, и я могу за то ручаться, — отвечал по-немецки скоро за него государь, — что граф с географией знаком так точно, как Петербург с Меккою».
(От его высокопревосходительства Ивана Александровича Сукина)
Павел Первый всегда оказывал себя другом и благотворителем человечества
Император Павел Первый, ревностно к добру расположенный и народ и отечество свое любивший, предвидел, что часто и по обыкновенному ходу вещей, сопровождающему начертания большей части государей, бедствия и горесть последуют исполнению воли их[16] и что множество беспомощных и забытых людей остаются, несмотря на звание и старость их лет, в бедственном положении. Чтоб утешить по возможности своей сих несчастных и исторгнуть их от холодной руки постороннего сострадания, учредил он Военно-сиротский дом для обучения[17], безбедного содержания, порядочного воспитания и призрения в зрелых летах более 800 детей мужеска и женска полов, сирот офицерских и солдатских. Суммы, на то употребленные, препоручение присмотра знающему и чувствительному офицеру доказывают, какое место заведение сие занимало в сердце императора, который всего чаще и охотнее для прогулки туда езжал. Он с непритворною горячностью заботился о сем убежище безродительных сирот, и ко всякому добру пристрастное и готовое сердце побуждало его исполнять для них отеческие обязанности: здесь слагал он пышное и равно тягостное бремя монаршего сана и отечески, с крайнею снисходительностью беседовал с ними; и всякий раз, когда он оставлял сие место, за благотворения сопровождали его обильные слезы благодарности, сердечные благословения в сем месте живущих.
Не здесь ли он сказал, что государь несравненно более побед и других политических дел может прославиться любовью своей к подданным и что название отца Отечества дороже для него всех похвал вселенной?
(Из «Жизни императора»)
Слава и благоденствие россиян всегда были единственными предметами Павла Первого[18]
Исчезнут пышные титла побед Екатерининых и Павлова оружия; но имя законодателя и основателя полезных к утешению страждущего человечества заведений, каковое матерь и сын равно заслужили, пребудет неизгладимо на прекрасных и незыблемых памятниках. Павел отменил и уничтожил многие установления достославной матери своей; но вместо них издал много других повелений, беспрекословно доказавших, что благоденствие и слава россиян были всегда единственными его предметами.
По введенному Петром Великим установлению, подданный обязан был по жизнь свою служить государю и отечеству. Как скоро требовала оборона империи набора рекрутского, то даточные рекруты поступали в службу государеву, которую потом, когда за раненьями, болезнью и старостью становились неспособными к служению в армии, продолжали по смерть свою в гарнизонах. Хотя служба сия соразмерна была летам их, а иные еще и труднейшую исправлять могли, но на все внимательный император повелел тех из них, у которых еще служба отечеству не отняла склонности и сил к населению оного, переводить для поселения в новый в Сибири, в приятном климате и на плодоносной почве заводимый город. С неоспоримою надежностью можно сказать, что павлово намерение при сем распоряжении было человеколюбиво и сообразно с правилами управления столь обширной империей, в которой еще премножество есть ненаселенной земли, а именно: чтобы сии необитаемые страны сделать благополучнее и соединить взаимною связью с прочими частями сей пространной области, а притом чтобы в числе сих отставных иметь защитников, которые бы равно способны были как в случае воспоследовать могущих набегов кочующих в тамошних странах народов отразить их, так и за неимением скорой помощи от военносведущих людей предводительствовать подверженными российскому скипетру жителями. В рассуждении крайней, всякое понятие всех европейских народов превосходящей дешевизны большое жалованье, от природы удобная почва, во множестве и без тяжелой работы все для жизни человеческой потребности производящая и изобильно легкие труды собирателей награждающая, доставляли сим служителям отечества радостную и приятную надежду. И справедливо мог император ожидать, что преемники престола его некогда увидят там заведенное им поселение, которое, состоя из охочих и к повиновению обыкших людей, особенно под ведением опытных и также служивших губернаторов или начальников, со временем заведет или распространит основания полезных и изящных художеств в степях скифских. Благодетельная попечительность Павлова снабдила их просвещенными священниками и учителями, которые как проповедники христианского учения с деятельною ревностью старались о распространении Евангелия, полагая богословскую честь в том, чтоб поздним потомкам ратников светозавоевателя Чингисхана проповедовать утешения христианской религии.
14
Слава Екатерины принадлежит ей самой. Генрих IV был царь премудрый и благодетельный; но Сюлли стоит подле него: история освещает их одним лучом славы. Людовик XIV гремел в Европе, возвеличил Францию; но Кольбер, первый министр в мире, был его министром. Екатерина, законодательница и монархиня, подобно Петру, образовала людей; но сии люди жили и действовали ее душою, ее вдохновением, сияли заимствованным от нее светом, как планеты сияют от Солнца. Она отличала некоторых, и сие отличие было мерою их важности.
Таким образом, видели мы при Екатерине возвышение человека, которого нравственное и патриотическое достоинство служит еще предметом споров в России. Он был знатен и силен; следственно, не многие могут судить о нем беспристрастно: зависть и неблагодарность суть два главные порока человеческого сердца. Но то неоспоримо, что Потемкин имел ум острый, проницательный, разумел великие намерения Екатерины и потому заслужил ее доверенность. Еще неоспоримее то, что он не имел никакого решительного влияния на политику, внутреннее образование и законодательство России, которые были единственно творением бессмертного ума Екатерины. Ее министры исполняли только волю ее — и Россия имела быть управляемою одним великим гением во все долговременное царствование Екатерины.
О монархи мира! Екатерина и жизнью и смертью своею служила вам примером: так царствуйте, чтобы смертные обожали вас; и видя, с каким умилением, с какою трогательною любовью доныне говорят россияне о Великой, будьте уверены, что народы чувствительны и благодарны против царей добродетельных и что память ваша, если вы заслужили любовь подданных, пребудет вовек священною.
16
Устраняя благоденствие подвластных народов, император Павел Первый в духе своем поражал восторги о дивных и беспримерных успехах своего царствования. Слава его подвигов гремела по всем странам Европы и Азии; им совокупленный и отчасти просвещаемый, им благоденствующий народ истинно его любил. Он был творец в свое царствование нашего счастья; и был ли кто из смертных толико, как он, благополучен и столь знаменит на престоле?
17
Не довольно того, что себя лишал он сокровищ, но имел твердость отказывать в том другим, чего давать не имел он права. Он знал, как охранять себя от щедрости, которая нередко бывает пороком душам великим и которой обольщение тем опаснее, что она иногда бывает подобна добродетели и для счастья одного человека иногда тысячи погружает в несчастье.
Что пользы в том, говорит один писатель, что государь не утесняет и не мучительствует? Но граждане утесняют граждан. Своевластие каждого из них, ежели оно не обуздано, столько же страшно, как и своевластие государя. Везде личная корысть препятствует пользе общей; все подрывают благосостояние другого для выгод собственных; всех страсти между собою сражаются. Правосудие долженствует всему оному противоборствовать и отвращать таковую необузданность.
Следовательно, при нем был суд не мздоимный, не лицеприятный, не излишне спешный, ни весьма медленный; не нужно было покупать решения дарами; не нужно было исторгать их докучными просьбами. Вредное злоупотребление умножило число тех дней, в которые судилища затворялись, как будто бы во дни сии запрещено было богатому похищать, сильному притеснять, немощному ощущать свои страдания. На раздоры и преступления время текло беспрестанно, а на восстановление благоустройства течение его прерывали. Император исправил оное злоупотребление. Он думал, что воздаяние правого людям суда и в самые освященные дни не может быть провидению неугодно; и время, сие святейшее сокровище, возвратилось, как казалось, Отечеству.
Упражняясь во всеобщем правлении, умел он находить часы и на то, чтобы самому судить дела граждан.
18
Сострадательная благость Павла Первого во всех чинах государственных представляла себе только многочисленное общество друзей и сродников.
Сколько раз видели его нежно болезнующего об общих нуждах, помоществующего им щедротами и, чтоб узнать их, проникающего своим присутствием даже во внутренность семейств!
Для утешного отдохновения от трудов составлял он приятные зрелища и забавы, исхищая бедного от самого себя; прерывал он чувствования страданий его или заглаждал в его мыслях по крайней мере на несколько часов воображение тех благих, коими не может наслаждаться.
При Павле Первом и самая низкая порода не исключалась от должностей и достоинств государственных.
Для различия чинов соображался он с предрассудками; но для уважения истинных в человеках качеств рассматривал он собственно человека.
Руки, оравшие землю, управляли при нем и жезлом повелительства над полками телохранителей своих.
Союз с добродетелью, думал император, не может оскорбить достоинство обладателя Севера.
Император, обмекая, так сказать, граждан во всех состояниях, низводил взор свой и на тех, которые довольно уже были несчастны.
Мудрые его законы разврат удерживали; но пример его был первым законом.