Мать является нарядная в белом платье. Она что-то шепчет и улыбается, улыбается, улыбается.
Клавдию куда-то заботливо несут. Кто-то плачет — голос знакомый и родной. Она пытается вспомнить и не может — не получается.
— Дуреха, — говорит голос.
— Я умерла? — спрашивает Клавдия и открывает глаза.
Они бегут друг за другом — решительные, разгоряченные. Хлипкая преграда на пути отлетает в сторону — дверь падает, словно ее никогда тут и не было.
— На пол, подонки! — гремит выстрел, затем еще и еще.
Затравленные и перепуганные лица людей, или все же зверей — они их бьют, кто ногами, кто руками. Бьют, пока есть силы, затем садятся и тяжело дышат, хотя дышать еще сложней. Со звоном разлетается оконное стекло, и морозный воздух приходит на помощь. Так уже легче, сейчас, еще немного, они наберутся сил и будут вновь пинать и бить этих нелюдей.
— Хватит, — говорит старший — молодой парень лет двадцати трех, — выводи по одному.
— Кучеряво, по одному, — возражает кто-то, — давай их тут всех разом, каждому в штаны гранату или из окна выбросим? Точно! Выбросим из окна!
— Я сказал: по одному!
— Стрелять тоже по одному?
— Идите сюда!
Заходят — таращат глаза и принимаются вновь бить лежащих ногами. Никто не кричит.
— Хватит, прекратить! — говорит старший и неожиданно ломается пополам, склоняется над неподвижными изуродованными телами и начинает блевать — долго муторно и противно.
— По одному, — говорит он и вытирается рукавом.
— Зачитывать?
— Обязательно.
— Каждому?
— Каждому.
Волокут, пиная и матерясь, выталкивают из парадной и переводят дыхание — морозный воздух бодрит. От желающих стрельнуть — нет отбоя, каждый желает.
— Читай, — командует старший.
Из-за рта валит пар, читает выступающий плохо — без должного напряжения в голосе. К тому же он постоянно шмыгает носом.
— Ты чего, — спрашивает его старший, — простыл?
— Ага, есть малехо, ноги зябнут.
— Ноги — это плохо, — сочувствует еще кто-то, — лучше пускай руки зябнут, чем ноги. Руки можно в карманы спрятать, а куда спрячешь ноги?
Смеются, однако тут же вспоминает, с какой целью все вышли на воздух.
Звучит выстрел, первый падает. Кто-то подсказывает стрелку.
— Ты когда, Востриков, стреляешь, бери левее, понимаешь?
— Я левей и беру, — отвечает Востриков.
— Как левей, если у тебя пули по центру ложатся? Я же видел.
Выводят второго и вдруг видят, что это всего лишь пацан — молодой парень, которому и шестнадцати нет. Командир озабочен.
— Сколько? — спрашивает он.
— Пятнадцать, — отвечает парень.
— Пятнадцать пойдет, — успокоился командир, — и четырнадцать пойдет, нельзя только тринадцатилетних, если я не ошибаюсь. Читай.
— А может, того, без зачтения? — предлагает Востриков, — какая ему разница?
— Читай! — настаивает командир, и все слушают, затем стреляют.
Волокут женщину, которая отказывается стоять и постоянно падает.
— Чего делать-то будем? — спрашивает один из бойцов, — не стоит, ведьма, как ее заставишь?
— Вижу.
Командир озадачен, в поиске решения чешет голову. Остальные закуривают.
— Потом покурите!
— Табак нынче дорогой, — подсказывают ему и принимаются обсуждать, как лучше расстрелять женщину.
— Я так думаю, — говорит один, — Востриков ее подержит, а мы пальнем.
— Ну уж дудки! И почему Востриков?
— Да потому, что ты не знаешь, куда стреляешь. Знаешь, ты как стреляешь? Ружье выставишь вперед и глаза закроешь! Какая после этого кучность?
— Не ври! Нормально я стреляю, а может, ее того — штыком?
— В приказе сказано — мародеров и людоедов расстреливать на месте, — напоминает командир, — какие еще могут быть обсуждения?
Подъезжает фургон с красным крестом, из которого вылезают двое мужиков в грязных белых халатах. Подходят к командиру, здороваются — по очереди жмут руку.