Подключив фен к розетке, гомункул приставил плод человеческого прогресса чуть ли не к самой голове Стального и нажал кнопку: фен утробно загудел над самым ухом алхимика.
Эдвард подскочил как ужаленный, зацепился за провод и рухнул на пол, попутно выдернув фен из розетки. Но на этом всё не закончилось: алхимик моментально ушёл в перекат и сложил руки в молитвенном жесте.
– Это я, я, – гомункул замахал руками, стремясь сохранить невинный вид и при этом не расхохотаться на всю гостиницу.
– Э-энви? – мальчишка несколько раз растерянно моргнул. – А… что… – тут его взгляд наткнулся на фен, и непонимание сменило изумление, которое быстро перешло в немного пугающее выражение.
– Ты битву за душ устраивал? Устраивал. Вот я тебя и разбудил, – развёл руками Энви. – Скажи «спасибо», а то дрых бы до вечера тут.
– Ненормальный, – фыркнул Стальной, поднимаясь с пола. – Кто ж так будит?
– Зато быстро и эффективно, – поигрывая феном, пропел Энви.
Проходя мимо, Стальной дал ему несильный подзатыльник, а в ответ на возмущённое «ой» и немой вопрос в глазах, сказал, как показалось Энви, со слабой усмешкой:
– Равноценный обмен. Тебе перевязать? – он кивнул на следы от укуса химеры.
– Стальной, ты какой-то странный. Ведёшь себя, как нянька.
– Ты о таком слове как «беспокойство» слышал? – кажется, слова Энви его уязвили. – Ладно, я рядом, если вдруг что.
Гомункул плюхнулся на кровать и, положив на живот аптечку, принялся перебирать содержимое. Только сейчас он понял, насколько на самом деле устал: даже руками шевелил с трудом. Пока доставал необходимое, несколько раз проваливался в мягкую бесконечность, в которой обрывки мыслей путались в один неразборчивый клубок, сплетаясь самым удивительным образом. То ему чудилось, что он лежит на каменном полу логова Отца, а над ним возвышается растопыривший тени Прайд; то гомункул будто ужасно спешил, потому что упустил из виду очередного кандидата в ценные жертвы; то летел и летел вниз, а за ним гналась огненная человеческая фигура; то его обволакивало и щекотало что-то очень мягкое и приятное, и разнежившийся Энви вытягивался ему навстречу…
По шее полоснуло-обожгло чем-то острым, и он вынырнул из дремотного омута так резко, что не сразу понял, где находится и что происходит. Что-то сдавливало и обжигало горло. Душат? Встрепенувшись, Энви схватил врага за запястья и попытался отодрать от себя.
– Ты можешь полежать спокойно?
Загнанный взгляд обратился на возвышавшегося над ним человека, и Энви медленно отпустил его руки, расслабляя сведённые судорогой мышцы. На лице алхимика недовольство сменилось растерянностью, а затем – внезапным осознанием.
– Тебе кошмар приснился? – Стальной спросил так, будто удивлялся тому факту, что гомункулы вообще могут видеть сны.
– Скорее уж бред, – выдохнул Энви, прикрывая глаза в блаженстве осознания, что никакого врага нет, а Эдвард всего лишь перевязал раны. Как же хорошо, что он тогда не пошёл с Костяным… А едва не поддался искушению же. Философский камень – оно, конечно, здорово, но каждый раз просыпаться с мыслью, что рядом находится человек, который видит в нём верного охотничьего пса… Неприятно.
Услышав удаляющиеся шаги, гомункул насторожился и присел.
– Куда собрался?
– За билетами на поезд.
– А-а. Смотри, не засни по дороге.
– Вот кто бы говорил! – азартно огрызнулся Стальной уже в дверях. – Всё, я пошёл!
Проводив взглядом алхимика, он отвернулся к окну. За стеклом нежилось в солнечном зное васильковое-васильковое небо.
***
Они сели в поезд следующим утром, и уже в купе Стальной продолжил разговор, который Энви так хотелось замять. Он-то надеялся, что Эдвард забудет, но не тут-то было: мальчишка был слишком любопытным и бесцеремонным, чтобы обратить внимание на намёки и перестать расспрашивать. Примостившись рядом, алхимик в лоб спросил:
– Ты использовал философский камень?
Энви растерялся: он не знал, как ответить. Если алхимик сам всё понял, зачем ему требуется подтверждение? А то, что для него это важно, прямо на лице написано.
– Или это Костяной был?
«Так тебе важно не что использовали, а кто тебя спас?»
– Камень использовал я, но создал его Костяной. Он думал этим меня купить, – на губах возникла презрительная усмешка.
– Погоди, ты… по своей воле?.. – глаза у Стального едва на лоб не полезли. Понял. Он понял, чего гомункулу стоило решиться и не уйти, прихватив красную тинктуру.
Энви натянуто улыбнулся:
– Да этот камень совсем мелкий был, мне такой за…
– Спасибо, – прервал его попытку обмануть самого себя алхимик. В голосе мальчишки звучала искренняя благодарность, от которой Энви стало очень неловко. Отвернувшись к окну, он долго созерцал проплывавшие мимо плоскогорья.
– Я тоже хочу тебя кое о чём спросить, – осмелился нарушить затянувшееся молчание гомункул. – Зачем ты полез в тот зал, если мог уйти?
– И оставить тебя там?
– Ну… да.
– Ты, правда, не понимаешь или прикидываешься?
– Не понимаю, – Энви повернулся к нему лицом. Эдвард хмурился, но скорее озадаченно, чем обиженно. – Объясни мне, раз ты такой умный.
– О, Истина, – тяжело вздохнул Эдвард. Энви уставился на него с возмущённым недоумением. – Я остался по той же самой причине, по которой ты пожертвовал камнем.
– Ага, объяснил, – у Энви создавалось впечатление, что Стальной издевается. – Я так ничего и не понял.
Эдвард весь как-то потускнел и ссутулился, и гомункул уже пожалел, что вовремя не прикусил язык.
– Мне было страшно потерять ещё и тебя, — в потемневших глазах появилось то жуткое выражение, которое гомункул видел у него в первые дни своей новой жизни. – Знаешь, как я извёлся, пока сидел в этой камере? Я даже не знал, жив ты ещё или нет.
Гомункул оторопел. Он никогда не думал, что услышать подобные слова будет так страшно и в то же время сладко.
– Я… Я хотел использовать тебя, чтобы распечатать камень, а ты…
– Знаю, - кивнул алхимик. – У тебя это на лбу прямо написано было.
Энви резко смолк. Он вдруг понял, о чём только что проболтался и кому, а сразу же за этим, что Эдвард уже давно его раскусил. Гомункул не знал, что за выражение у него сейчас, но, по крайней мере, для алхимика оно выглядело забавно: Стальной поначалу прыснул в кулак, а затем бесстыдно захохотал, откинув голову на спинку сиденья. Энви не понимал, что в этом может быть смешного. Где-то внутри завозился червячок жгучей обиды, но стоило ему только посмотреть на алхимика, как он об этом забыл.
Эдвард не просто смеялся – он словно пил эту весёлость большими глотками, как измученный жаждой пьёт воду. Его смех был настолько заразительным, что гомункул сам не заметил, как тоже стал смеяться – беспричинно, просто потому, что удержаться не сумел.
Железная гусеница поезда бодро ползла по рельсам, а Энви прислушивался к новому, непривычному, но однозначно приятному ощущению. Всегда пытался понять, что это такое – чувствовать себя счастливым. Энви пытался достичь этого всеми доступными способами, но то, что вводило людей в состояние эйфории, его не цепляло, а убийства приносили лишь злое удовлетворение, явно не схожее с тем, к чему он так стремился. Дошло до того, что однажды он набрался смелости и спросил у Отца, на что получил лаконичный ответ: для гомункулов счастье – это служить своему создателю. Энви тогда согласился, потому что не соглашаться было опасно, но понял: не то. Для Прайда это так, но не для него. И потому он с упорством бьющейся в стекло мухи продолжал искать.
Теперь он нашёл ответ.