– Кровообращение восстанавливается, – похоронным голосом заметил Элрик. – Обопрись о стенку пока, через несколько минут само пройдёт.
Энви отскочил от него как ошпаренный: самому неприятно было висеть на Элрике, от которого он и без того неприлично сильно зависел. Прижавшись к холодному камню, гомункул тяжело, прерывисто дышал. Он почти ненавидел эту блоху. Проницательная мелочь выводила из себя одним присутствием, стоило только вспомнить, что Стальной сотворил со средоточием силы гомункула. Да, он не дал Мустангу добить ослабленного гомункула, но он же швырнул Энви в новую жизнь с не меньшей безжалостностью, даже не понимая и не вдумываясь, а как это принимает сам спасённый. Жить в постоянном напряжении, зная, что Огненный только и ждёт, когда Энви оступится, где-то не выдержит и сорвётся – вот что его теперь ожидало.
Почувствовав, что может устоять на своих ногах, гомункул отлип от стены и побрёл в дом. Не то чтобы хотелось заходить, но не на улице же стоять? В глаза сразу бросилась бедность мебели: её тут практически не было, присутствовал лишь необходимый минимум – пара стульев, стол на кухне, шкаф, кровать и небольшая прикроватная тумбочка – в спальне. Зеркало было только одно и находилось оно в ванной. Глядя на свой бледный, замученного вида двойник, гомункул сплюнул в умывальник. Позорище-то какое. И вот он, одно из бессмертных творений Отца, за какой-то месяц (или сколько там прошло?), превратился в это? Смотреть противно.
Энви вернулся в спальню и с неудовольствием отметил, что единственную кровать уже занял алхимик. Гомункул громко цокнул: ютиться на полу, как приблудная собака — ещё чего! Уж хотя бы место, где можно нормально отдохнуть, он за свои страдания заслужил? Не то чтобы удобства подобного рода его сильно интересовали, гомункул без проблем ночевал даже на дереве, но отсутствие собственной кровати, тогда как у Элрика она была, сильно заводило.
Упрашивать алхимика подвинуться он не стал: мальчишка не услышал бы. Вместо этого уселся на кровать, взял его за шиворот и бесцеремонно стащил на пол. Гомункул был готов к тому, что сейчас Элрик возмутится – вяло или не очень, – или хотя бы как-то покажет своё неудовольствие такой наглостью, но алхимик лежал там, где его бросили, и не шевелился. У Энви закрались нехорошие подозрения. Спустившись, он присел на корточки рядом с горе-спасителем и потряс того за плечо:
– Элрик, ты там не умер?
Он не отреагировал, даже когда гомункул дёрнул его за торчавшую на лбу прядь.
– Эй, не смей мне тут помирать! – повысил голос Энви. – На меня посмотрел, говорю!
Гомункул рывком развернул его на спину и похолодел: мальчишка выглядел неестественно-бледным, и непонятно было, дышит он вообще или нет. И как его только из больницы выпустили, куда, спрашивается, Мустанг смотрел?! Недоглядели они, а виноват в случае чего будет Энви, хотя и пальцем пока алхимика не трогал, просто не вовремя оказался рядом! Закусив от неприятно будоражащего волнения губу, он лихорадочно вспоминал, что в таком случае нужно делать. Вспомнилось, как он однажды где-то слышал про массаж сердца. Ещё тогда злорадно подумал: вот же люди слабаки, им своё ядро заводить надо, а вот философский камень не только никогда не останавливается, но и помогает регенерировать, даже если он отдельно от тела. Теперь эта мысль совсем не веселила.
Энви не имел понятия, как этот самый массаж делают. Решив, что разберётся по ходу дела, он рванул застёжку-молнию вниз и остановился, озадаченный: в подушечки пальцев отдавало биение чужого сердца. Значит, не так всё серьёзно, как он думал. Перегруженное воспоминаниями и переживаниями сознание Элрика всего лишь отключилось.
– Тоже мне, герой, – раздражённо процедил гомункул, хлопая бессознательного алхимика по щекам и с трудом удерживаясь от искушения отвесить пощёчину посильнее, так, чтобы челюсть сломалась.
Светлые ресницы дрогнули. Медленно подняв веки, Стальной некоторое время смотрел перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом и поразительно долго не мог сфокусироваться на чём-либо — по крайней мере, так показалось Энви.
– Ты как, ещё в своём уме? – в голосе насильно спасённого гомункула проявилась слабая обеспокоенность. Элрик ненадолго задумался и кивнул. – И часто ты так?
– Что – так?
– Без сознания валяешься.
– Не знаю. Не считал.
– Создатель мой Отец, сколько с тобой мороки… – поднимаясь, прошипел Энви. – Всё. Ложись. Пойду в чулане что-нибудь поищу.
Проводив его полным недоумения взглядом, алхимик уселся у кровати и затих – гомункул следил за ним краем глаза. Обняв колени и уткнувшись в них лбом, он, кажется, что-то едва слышно бормотал. Глядя на него, Энви просто не верилось, что этот потерянный и жалкий ребёнок смог выйти против Мустанга и победить самого Отца, как будто совсем другой человек сидит. Люди легко ломаются: отбери то, что ему дорого – и готов. Одно из многих отличий от гомункулов, которых подобным, по замыслу Отца, даже пронять нельзя было. Энви долгое время искренне верил, что так и есть – до тех пор, пока огненная паскуда не прикончила Ласт. Будь он человеком, наверняка вёл бы себя как Элрик, а то и хуже, но Энви не ощущал боль потери так сильно, как ненавистные ему букашки. Ему порой просто не хватало Ласт, а вот Глаттони совсем тогда скис и никак не мог пережить утрату, часто ныл, чем вскоре начал бесить, и так же, как и его старший собрат, мечтал отплатить Мустангу. У Энви не вышло, а Глаттони не дожил – судя по подслушанным в больнице разговорам, его сожрал Прайд. Иронично получилось, что всеядный обжора сам был съеден.
В чулане вещей было не так-то много, и вскоре под небольшим завалом гомункул обнаружил то, что искал. Похоже, для него кровать маловата, ну да что поделаешь.
– Элрик, не хочешь помочь?
Стальной ожидаемо не откликнулся. Всё-таки, расшевелить его – та ещё задача. Остаётся надеяться, что он такой не навсегда. Несмотря на разрыв в физической силе, Элрик был устойчивее психологически, недаром ценной жертвой стал; другие кандидаты в жертвы, потерпев неудачу при трансмутации человека, сходили с ума либо сразу, либо немногим позже, а он держался.
Не дай Истина, Элрик достиг своего предела. Не хватало ещё жить с невменяемым алхимиком.
Кровать неприятно скрежетала по полу, оставляя на нём неглубокие царапины. После того, как Энви вытащил её из чулана, пришлось ненадолго отпустить: руки болели и подёргивались, как будто он валуны таскал. А Элрику хоть бы хны, как сидел, так и сидит. Его отрешённость от остального мира уже начинала раздражать: гомункул понимал причину, но не желал мириться с тем, что ушедший безвозвратно Альфонс значит для Стального больше, чем находящийся рядом Энви.
Наконец добытый трофей был поставлен у стены, недалеко от окна. Бросив сверху обнаруженные в шкафу подушку и тонкое одеяло, гомункул без сил повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку и в блаженстве замер, надеясь хотя бы ненадолго заснуть.
***
Элрик лежал без движения уже который час, похожий на мумию – в древней Крете, как гомункул слышал, знатных особ не хоронили в гробах и не сжигали на кострах, а бальзамировали и оставляли в роскошных саркофагах, чтобы они охраняли территории от напастей. Гомункул считал это нелепым, но всегда любопытно было посмотреть на человека, которого вот-вот превратят в мумию. Считайте, посмотрел. Неприятное зрелище.
Стальной не должен быть таким. Видеть его сломленным совсем не весело. Тем более что им теперь как-то уживаться вместе, потому что облегчать Мустангу работу гомункул в ближайшее время не собирался.