– Тебе спасибо, — едко процедил Энви. – Да, так что ты будешь? – уже совсем другим тоном спросил он, роясь в пакете. – Смотри, у нас тут…
– Я уже сказал, – потеряв к нему интерес, алхимик снова улёгся.
– Блин, Элрик, а я ведь пытался быть дружелюбным, – гомункул медленно распрямился, зажимая в руке выуженную коробочку. – Но ты меня вынуждаешь.
Алхимик даже ухом не повёл, что и следовало ожидать. Энви остановился рядом с ним, не зная, что со Стальным делать: мальчишка в таком состоянии, что доставать его невероятно скучно. Самое большее, на что можно рассчитывать – пара скупых фраз, после которых он опять замолкает.
– Тьфу… Так неинтересно, – гомункул бросил небольшую коробку обратно в пакет и отвернулся. – Ты даже сопротивляться ж не будешь.
Со вздохом разочарования Энви прошёл с пакетом на кухню. Ещё и дня не прошло, а он уже устал от общества алхимика, который настолько отличался от себя прежнего, что становилось страшно. Люди, конечно, могут меняться, но чтобы настолько… Элрик сбивал его с толку: гомункул не представлял, как заставить его выйти из этого жуткого состояния.
Энви учился убивать, выводить из себя, манипулировать людьми ради создания кровавых печатей. Он и подумать не мог, что когда-нибудь все эти знания станут бесполезными, а то, что никогда не нужно было гомункулам, станет почти необходимым в отношениях с человеком. У них не принято было поддерживать друг друга – исключением был разве что Грид, лучше их всех умевший ладить с людьми и понимать их.
Вот только Грида не было, а рядом со Стальным остался гомункул, который меньше всех подходил на роль утешителя.
***
Энви нервничал. Уже темнело, а Элрик так и не удосужился доложить Мустангу о том, что всё ещё жив, и, похоже, не собирался. Глядя на него, гомункул не мог понять, спит алхимик с открытыми глазами или настолько углубился в себя, что ничего вокруг не замечает.
Наконец не выдержав, гомункул небрежно бросил:
– Элрик, сообщи Мустангу, что я тебя не убил и делать этого не собираюсь.
– Сам сообщи,– чуть помолчав, хрипло ответил Стальной.
– Ну, спасибо! – гомункул в возмущении всплеснул руками. – Чтобы он подумал обратное и отдал приказ меня пришить?
Признав его правоту, мальчишка нехотя поднялся и прошёл к телефону. С тем же отсутствующим выражением лица он поднял трубку и набрал номер. Некоторое время слышались только нудные гудки, которые сменил знакомый, ненавистный голос Огненного.
Энви напряжённо ловил каждое слово. Судя по разговору, Мустанг остался доволен, но настороженность по отношению к гомункулу никуда, конечно, не ушла. Он пребывал в уверенности, что долго Энви не продержится. Гомункул мысленно усмехнулся: пусть он несдержан и часто срывается из-за пустяков, когда на кону твоя жизнь, можно и потерпеть. Он будет играть паиньку столько, сколько потребуется.
Послышались короткие гудки, прервавшиеся лёгким клацаньем, когда Стальной положил трубку.
– Смотреть на тебя тошно, – процедил гомункул, поднимаясь на ноги. – Думаешь, мне сейчас легче? Вы с Огненным вообще отобрали всё, что у меня было!
— Не равняй меня с собой, – проходя мимо, ответил алхимик.
– О, ну конечно! – ядовито зашипел Энви, развернувшись к устраивавшемуся под одеялом Стальному. — Ты же великий гений-алхимик, спаситель всея мира, а я так – тварь бездушная, это ты сейчас хотел сказать?!
– Не передёргивай.
– Ты ж не считаешь меня за человека, чего тут передёргивать?
– Тебя это злит?
Энви громко хлопнул дверью, хотя хотелось хлопнуть по голове Элрика, и пнул было стол на кухне, но вспомнил опыт со шкафом и удержался. Очень неудобно злиться, когда при выражении эмоций рискуешь себе что-нибудь отбить. А злился он обычно бурно, и чаще всего – из-за Грида. Каждый раз, когда братец его подначивал, вокруг что-то да ломалось. Но тогда ему не приходилось волноваться о синяках или ранах: устраивал погромы он в боевой форме, а если удосуживался в любимом облике, регенерация всегда выручала.
Взгляд разъярённого гомункула наткнулся на полку с посудой. Схватив первую подвернувшуюся тарелку, Энви запустил её в дверь, представляя, как она попадает в голову Элрика. С грохотом разбившись о преграду, она разлетелась на осколки, а рассмеявшийся гомункул запрыгнул на стол, откуда запустил вторую такую же. После того, как и она раскололась на куски, разбивать посуду перехотелось.
Представление на месте обычных тарелок своих врагов, как оказалось, способно немного поднять настроение. Но что-то внутри всё равно продолжало неприятно скрести, и он не знал, чем это можно унять.
***
Закат вызывал непонятную тревогу и опустошённость. Сочившееся красным солнце медленно уплывало-тонуло за горизонтом, расплёскивая по небу последние лучи – Энви наблюдал за ним, прислонившись к окну и попивая остывающий чай, хотя с радостью выпил бы чего-нибудь покрепче. Хотя бы ради того, чтобы забыть об утреннем унижении, безучастно-мёртвом взгляде Стального и о том мерзком ощущении, которое не оставляло его, пока на плите горел огонь. Но нельзя, нельзя. Он и без того уже несколько раз сегодня едва сдержался, чтобы не придушить алхимика, не хватало ещё действительно прибить мальчишку по пьяни.
Энви всерьёз начинал сомневаться, что у него что-то выйдет: он понимал, что прошло слишком мало времени, но в Стальном точно что-то сломалось, и вернуть его во вменяемое состояние могло лишь чудо. Например, воскрешение его братца, только вот кто на такое пойдёт? Сам Элрик уже не будет играть чужой жизнью, а у других способных алхимиков причин для этого нет.
Гомункул рассеянно крутил в руках опустевшую чашку с полосками прилипшей ко дну заварки. За окном на город тяжело наваливалась темнота с проплешинами звёзд, уныло светились пыльные фонари. На него накатило настолько сильное нежелание что-либо делать, что даже двигаться было лень.
Небо на востоке посветлело, как будто начался рассвет. Энви это показалось странным: до утра ещё целая ночь, не могла же она пролететь так быстро? Немного подвинувшись, гомункул выглянул в окно и будто примёрз к своему месту.
Большой, расположившийся за пару улиц от него, дом охватило пламя.
Гомункул скатился с подоконника, чудом не свалив с него чашку, и заметался по комнате. Огонь тянул к нему цепкие щупальца, запах горелого, жар и скручивающая, шипящая боль ожогов преследовали его, и ошалевший гомункул ринулся прочь из кухни.
Энви хотелось куда-нибудь забиться. Спрятаться. Как в бесконечно далёкий первый день жизни, закрыть глаза и представить, что ты за плотной стеной, за которой никто не тронет, не достанет.
Гомункул больно ударился плечом о дверь, отлетел в сторону с тихим поскуливанием. За спиной ликующе шипел и потрескивал огонь, разбрызгивая повсюду капли жгучей, горячей крови, а он скользил по ручке непослушными пальцами и уже не скулил, а выл, царапая ногтями неподдающуюся дверь.
Энви не смел оборачиваться. Спиной ощущая жар пламени, он бешено бился в закрытую дверь, которая никак не желала слетать с петель. В конце концов, отчаявшийся гомункул не выдержал и сжался в комок под ней. Огонь торжествующе сомкнулся вокруг него, медленно обгладывая пойманную жертву, заставляя корчиться от боли и раскрывать рот в немом крике. Каждую клетку его тела плавило, иссушало, оставляя скукоженные оболочки, его выжигало изнутри, и не было способа прекратить эту муку.
В бок что-то стукнулось, и гомункула немного подвинуло в сторону. Подскочив, Энви шарахнулся к стене с придушенным писком, дико глядя на появившуюся в проёме фигуру и не понимая, как он вообще ещё может что-то видеть.
– Ты кричал. Кто-то вломился? – услышал он сиплый со сна голос. Знакомый, совсем чуть-чуть недовольный.
– Там… Там огонь, – гомункул повёл дрожащей рукой в сторону окна.