«Не смотрите!»
Они тянулись к нему, щипали, душили, вырывали куски мяса, лезли пальцами в глаза.
«Не трогайте меня!»
Вперёд вырвался мальчишка с безумными золотыми глазами, такими широкими, что, казалось, могут вместить весь зал. Подпрыгнув, он вцепился в торчавшие из его груди кровавые лезвия и скривил рот в пугающей улыбке.
– Верни Ала, – он шипел, как разъярённый кот. – Верни его, верни, верни…
Далеко внизу слышался грубый хохот Грида.
– Нравится на моём месте? – перекрывая гомон толпы, крикнул он. – И до тебя очередь дошла, куча биомусора!
Огромный кот с солнечной шерстью вгрызся в грудь с утробным урчанием, быстро добрался до остатков камня и с хрустом продрал их через рёбра.
– Ты занял чужое место, – отчётливо прошипел кот с багряным комком в зубах перед тем, как оттолкнуться от багровых от крови мечей и прыгнуть в толпу. – Сгинь!
– Сгинь, сгинь! – радостно подхватили внизу.
Их крики вызвали огонь, и чем больше они кричали, тем выше он становился. Воющее брошенным псом пламя выросло до потолка, раззявило широкую пасть и, стремительно бросившись вперёд, поглотило его вместе с крестом. Энви закрутило в бешеном водовороте, в котором на миг вспыхивали искрами и тут же гасли знакомые лица - их было много, но взгляд одинаковый у всех. С каждом новым появившимся лицом он становился меньше, его тело таяло, как свеча, обнажая маленькое, ничтожное существо с когда-то зелёной кожицей и выпученными глазёнками. Цепи уже не могли удержать его, и Энви покатился с каменного креста вниз, в полный мрака и ужасного холода зев, похожий на то, что скрывали Врата Истины. Пискнув, гомункул отчаянно заскрёб маленькими, но цепкими коготками в попытке схватиться за свисающие цепи. Стоило ему только прикоснуться к одному из звеньев, как оно раскалилось докрасна. Энви упорно обхватил обжигающее железо: как бы ни было больно, он не мог заставить себя разжать пальцы и ухнуть в тёмную бесконечность.
Одна из золотых искорок вылетела из водоворота и попала на цепь. Всё произошло настолько быстро, что он успел только увидеть, как его опора растворяется звено за звеном. Что он летит вниз, гомункул осознал, когда было уже поздно.
Он падал недолго, но точно с большой высоты – от этого ужасного ощущения всё внутри сжалось. Энви не рискнул сразу сесть. Быстро и тяжело дыша, гомункул прислушивался к своим ощущениям и к тому, что происходило вокруг. Шум машин, голоса людей, сливающиеся в однородный гул, недалеко – чьё-то тихое сопение. Он осторожно сел, провёл рукой по ранам, поднёс её к глазам. Крови не было. Боли тоже. Закрыв лицо растопыренными пальцами, Энви тихо рассмеялся: как он мог забыть о регенерации? До чего же глупый сон с этим Элриком, кошмарным Мустангом и почти человеческой жизнью… Привычно подавив лёгкий укол сожаления, гомункул огляделся и подпрыгнул на месте, как застигнутый врасплох кот.
Не сон. Сном был каменный крест и зал, в котором вместо Отца почему-то было множество людей. Воспоминания выскальзывали из темноты одно за другим, проясняя картину. Всё верно: его чуть не убил Мустанг, а Стальной успел вмешаться до того, как тело гомункула рассыпалось в прах и обнажило самую постыдную и беззащитную форму. Как смелости-то хватило спорить с разъярённым алхимиком, готовым терзать своим огнём всё, что стоит на пути? Огненный ведь не шутил, когда пригрозил, что Стальной тоже пострадает, если сейчас же не отойдёт от «этой твари» – Эдвард это понимал, но с места даже не сдвинулся.
Потом Стальной превратился в Ржавого, а Энви из-за него попал под дождь с градом и заболел. Сколько же времени прошло прежде, чем он пришёл в себя? Впрочем, сейчас не это важно: Энви снова здоров, горло больше не першит так, будто в него песка насыпали, и дышится легко.
Гомункул соскочил с кровати, в возбуждении навернул несколько кругов по комнате и, нависнув над алхимиком, требовательно потряс того за плечо. Стальной только пошевелился во сне, но глаза не открыл.
– Э-эй! – сдвинув брови, обиженно протянул гомункул и тряхнул эту сонную грушу сильнее. Стальной нехотя приоткрыл один глаз.
– О. Тебе лучше?
Энви успел только кивнуть, когда мальчишка сомкнул веки и преспокойно заснул. Гомункул сердито фыркнул: он тут впервые в жизни своей радостью с кем-то делится, а стальной сурок продолжает дрыхнуть, как ни в чём не бывало! Впрочем, недолго ему дрыхнуть так осталось. Схватив пустую кружку, в которой осталось ещё немного заварки, хитро усмехающийся гомункул отправился в ванную. Вернулся он уже с полной кружкой, в которой плескалась вода.
– Элрик, последнее предупреждение!
Алхимик даже не вздрогнул. Что ж, ему же хуже… Гомункул с размаху выплеснул на него всю набранную воду. Стальной подорвался с кровати как укушенный, пролетел рядом, едва не сбив Энви, принял боевую стойку и только тогда понял, что к чему. Гомункул согнулся в приступе беззвучного хохота: мокрый и взъерошенный алхимик выглядел слишком забавно, только сам этого, похоже, не понимал.
– Дурацкие у тебя шутки, – хмуро заметил алхимик, стаскивая с себя мокрую рубашку.
– Зато ты, наконец, проснулся.
Занятно. Рука уже своя, а шрам в том месте, где автоброня крепилась, вон какой остался. Заметив, как гомункул его разглядывает, Стальной поспешил укрыться за дверцей шкафа. Что он такого, знать бы, подумал, раз так отреагировал?
– И что тебе от меня нужно? – высунувшись из-за своего укрытия, спросил алхимик.
– С чего такой враждебный тон сразу? У меня сегодня День Выздоровления.
– Я тут причём?
Энви не понимал, почему он так нервничает. У него же нет ущербной и бесполезной формы, которую стыдно было бы даже Глаттони показывать, хотя тому и в голову не пришло бы смеяться или унижать. А шрамы – не настолько уж страшный изъян, тем более что у него не во всё тело.
– Притом. Хватит уже дома киснуть.
– Да я не хо…
– Я не спрашивал, хочешь ты или нет, – в дружелюбном тоне гомункула появились металлические ноты. Стальной хотел возразить, но быстро передумал и молча накинул свой любимый плащ. Видимо, ему было всё равно, где страдать – дома на кровати или в ресторане, куда Энви собрался заглянуть.
Они устроились за тем самым столиком, за которым гомункул сидел в прошлый раз. Ему здесь нравилось: и сравнительно глухой угол, и обзор хороший.
– Элрик, от твоего взгляда сейчас вся еда скиснет, – весело заметил гомункул, раздумывая, какой из трёх шариков мороженого лучше съесть первым. Остановив выбор на клубничном, гомункул с хищной усмешкой запустил в него ложку и отковырял сразу треть.
– Не налегал бы так, а то опять сляжешь, – меланхолично произнёс алхимик, ковыряя ложкой небольшое пирожное, обильно политое шоколадом.
– Не нуди, — отмахнулся он.
Сзади кто-то громко засмеялся. Нет, даже не так – заржал как конь, которому дали шпоры в бока. Отвлёкшись от лакомства, Энви обернулся через плечо, чтобы посмотреть, кто там такой громкий. Искать долго не пришлось: ржущий тип выделялся высоким ростом и яркой шевелюрой – явно крашеной, потому что не бывает в природе зеленоволосых людей, если только они не гомункулы.
– Эй, ты! – ткнул в него вилкой парень, поднимаясь со стула. У этого типа на лице так и написано было предвкушение от предстоящего унижения. Чтобы покрыть разделявшее их расстояние, странному парню понадобилось сделать лишь пару-тройку шагов – ноги у него были длинные, как у кузнечика, разве что не коленками назад. Энви даже всерьёз задумался, а не выжившая ли химера перед ним. У кандидата в химеры черты лица и впрямь напоминали хамелеоньи.