Самое время было озаботиться хлебом насущным. Пётр мог, правда, сдать угол в своей снятой пятнадцатиметровой квартирке какому-нибудь приятелю, но он всё больше и больше входил во вкус свободы — пусть даже в таком скромном метраже. Хотя и понимал, что, чем выше поднимет чашу с пьянящим Libertad, тем скорее увидит её дно, но отгонял от себя эту мысль. В конце концов, даже Гогену приходилось халтурить телесных нужд ради, так что наклеивание обоев или мытьё витрин — не такой уж позор для художника. Безымянная блондинка покинула его мысли, изгнанная физической усталостью.
Хозяин квартиры на вопрос о самоубийце только пожал плечами. Одни живут, другие умирают, почему он должен из-за этого волноваться? Какое ему дело до этого? Хозяин отказался даже назвать имя той девушки. Взял деньги, бросил напоследок пару «ласковых» про соседкин длинный язык, и только его и видели.
А теперь Пётр снова сидел перед мольбертом с сангиной в руке и пробовал хоть что-то набросать.
— Твою мать, всё-таки мытье окон мешает,— буркнул он про себя.
Он отложил мелок, чтобы вытащить из коробки джойнт. Ну что ж, может, ему удастся «писать по Виткацию»[16], посмотрим, каков будет результат.
Карандашная дверь на стене приглашала войти. Соблазняла неизведанной землёй за порогом. Вот если б можно было толкнуть эту дверь... Дым скручивался вращающимися спиралями, напоминавшими маорийские узоры. Где-то на самой границе слышимости зарождался низкий гипнотический звук, как будто в соседнем измерении играли на аборигенском диджериду[17]. Или мяукал кот величиной с трактор.
Зажав косячок в зубах, Пётр вытащил из чемодана коробку с плакатными красками. Принёс в стаканчике воду и начал приготавливать краску, поглядывая на эскиз фрески и сатанински усмехаясь.
Два часа и два косяка позднее Пётр клал белой темперой блики света на ручке двери. Произведение было готово. Почти готово. Он по-прежнему понятия не имел, что поместить за дверью, на виднеющемся клочке пустоты, ожидающей заполнения. Кусочек тротуара? Деревенский пейзаж с полевой дорогой, оканчивающейся (или, может, начинающейся) сразу за порогом? А может, сюрреалистический пейзаж: райский сад в кухне, миниатюрные джунгли в ванной или железнодорожный вокзал под кроватью? Прямо в духе Йерки[18]... От этого замысла он тут же отказался. В стиле одного, в стиле другого... Самое время найти собственный стиль, а не подражать чужой работе, пусть и гениальной.
Руки у него всё ещё рвались к кистям и краскам, и Пётр в очередной раз попробовал нарисовать безумного кота — на сей раз огненно-красной и оранжевой темперой на чёрном фоне. Творение шестилетки иронично косилось со стены на своего двойника. Котяра получился прекрасно, хотя ему опять не хватало того неопределённого «нечто», которое художник пытался ухватить в течение многих лет. Но наверняка в воскресенье на толкучке котик пойдёт за вполне приличные деньги и обеспечит Петру обед и, может, пару джойнтов.
Он проснулся в ночи и понял, что заснул сидя, полностью одетый. Горло и язык высохли от жажды. Вода из крана отдавала хлоркой, но он жадно напился, облив рубашку. Закашлялся, мокрыми ладонями протёр лицо, потом направился к тахте. Есть ли ещё смысл стелить постель? Который час?
Уличный фонарь нахально светил прямо в окно призрачным бледно-оранжевым светом, точно дух умершей мандаринки, если б такие существовали. Дверь в стене медленно открылась. Очень медленно. На фоне тёмного дерева появилось белое женское плечо, потом светлая волна волос и овал лица. Девушка в красном платье призывно тянула к нему руку. Пётр невольно сделал пару шагов. Коснулся приоткрытой двери, но вместо холодной стены ощутил под ладонью тёплую неровную поверхность. Ноздри уловили едва заметный запах морилки и неповторимый, ни с чем не сравнимый аромат старого дерева. Так пахнут чердаки довоенных домов, сараи и горные приюты в Бещадах. Пальцы девушки сомкнулись на запястье мужчины.
— Не бойся,— шепнула она.