Граф пожаловал месье Жаме довольно значимый подарок — им был подарен коттедж в городке де Ла Фер. Когда-то он принадлежал нашему бывшему повару, но тот скончался, не оставив наследников, да и женатым не был. Оливье решил, что это будет прекрасное жилище для новой семьи, к тому же он добавил к бумагам на дом и мешочек с золотыми монетками. Когда месье Жаме, чувствуя некое неудобство от слишком дорого подарка, попытался отказаться, то Оливье напомнил ему, что Гертруда, хоть не законная, но всё же его дочь…
— Дорогой, вы были так щедры к чете Жаме… Это прекрасный дар, — улыбнулась я Оливье, после того как мы вернулись в нашу спальню.
— Естественно, мой ангел. Я хочу как можно крепче привязать хорошего лекаря к моему замку. Имея собственный угол и крышу над головой, он навряд ли согласится всё это разменивать на иные посулы, — пояснил свою мотивацию супруг.
— Разве кто-то уже пытался его переманить к себе? — удивлённо спросила я.
— Конечно. И не один раз. Лионель мне показывал несколько писем от некоторых моих соседей, которые предлагали ему поступить на службу, обещали своё покровительство и защиту от моего гнева. Я, знаете ли, ценю преданность в людях. К тому же, ему нужен наследник, ученик, которому он передаст свои знания. А значит, его семья вскоре вновь пополниться ребёнком и, может, даже не одним.
— Но у него ведь есть помощник — Пьер, — напомнила я.
— Внимательный и расторопный малый, сирота — родители умерли от лихорадки. Но как подрастёт, я отправлю его в Берри. Там тоже нуждаются в качественном врачевании. К тому же, он родом из тех мест, — кивнув, пояснил Оливье.
Тёплое лето прошло без особых происшествий. Время тогда было ленным, размеренным, наполнявшим моё исстрадавшееся сердце счастьем.
Рене привёз из Парижа бумаги, которые делали Марианну законной дочерью. Правда в качестве матери значилась совсем иная женщина, но по словам аббата, это было необходимо.
С Марианной я проводила много времени. Она составляла мне компанию в таких женских занятиях, как, например, вышивание.
Так незаметно минула тёплая пора, а затем пронеслись дождливые и холодные дни осени. Сие случилось в начале декабря. Я проснулась от резкой боли внизу живота. Словно волнами, она стала опоясывать моё тело. К счастью, проснувшийся от моих вскриков Оливье всё прекрасно понял, даже лучше, чем мой затуманенный болью мой разум.
Незамедлительно был вызван месье Жаме и Хельга. Я же погружалась в настоящее море боли. Громкий голос лекаря, бормотание знахарки, беготня слуг, восклицания Оливье за дверью спальни, запах каких-то мазей, плеск наливаемой в таз тёплой воды, увещевания, советы, шёпот молитв Эммильены, расположившейся в углу комнаты — всё смешалось для меня в некий непонятный фон. Я не могла чётко мыслить, и полагалась лишь на то, что обрывками долетало до меня из уст месье Жаме и Хельги, крича от нестерпимой боли, и стараясь дышать при том как можно размереннее.
Эта мука продолжалась несколько часов, после чего нечто, словно разрывая меня изнутри наживую, устремилось наружу. Плач младенца, радостная голос Эммильены — я не поняла, что она говорит… Затем опять болезненная потуга, перебивающая дыхание. С каждой минутой теряя всё больше сил, я кричала, мысленно моля Всевышнего, чтобы всё закончилось как можно скорее. И в самом деле, второе дитя устремилось на свет гораздо быстрее.
Последнее, что я запомнила, прежде чем потерять сознание от усталости, боли и головокружения, это радостные восклицания лекаря о том, что дети живы, и им ничто не угрожает…