— Доброго дня, сударыня, — кивнул мне граф, и убрав драгоценную папку в седельную суму, быстро вскочил на коня, тут же пришпорив его.
Стараясь не расплакаться, я взглянула, как он вместе со слугами направился в шато Ла Фер, и кинулась к остаткам рисунка, валявшимся рядом на снегу. Благо, ветер отнёс их на сторону моего дяди. Я подобрала их и сунула в мешочек, висевший у меня на поясе. Жиль приблизился, прихрамывая, и поклонился мне как можно ниже:
— Сударыня, я никогда не забуду вашу доброту!
Но в ответ я всего лишь кивнула. Слёзы сами катились по щекам. Я чувствовала себя так, будто осиротела снова, повторно. Забираться на лошадь я не стала, передав поводья слуге. Я молча шла по дороге, порой проваливаясь в снег по колено. Юбки мои намокли и стали тяжёлыми, волосы рассыпались по плечам, а берет остался где-то в сугробе, поэтому пришлось натянуть капюшон накидки. Но я не обращала на это внимание. Я была столь шокирована произошедшим, что мне казалось, будто меня просто ограбили, забрали часть меня, причём, насильно… Извлекли самые тёплые и ценные сердцу воспоминания, оставив внутри только грусть, пустоту и отчаяние.
Мы шли недолго. Спустя минут десять шествия нам навстречу подъехал отряд во главе с дядей. Он был вооружён двумя заряженными пистолями, а слуги с арбалетами.
— Чёрт побери, что случилось?! — воскликнул он остановив коня, и спешившись, кинулся ко мне, — Мерин Жиля вернулся без седока, напуганный. А до этого мы слышали выстрел…
Я закрыла лицо руками. Рыдания буквально душили меня. Обняв, и осторожно похлопав меня по плечу, дядя вопросительно посмотрел на Жиля. Тот лишь виновато уставился в землю.
— Едем домой, там всё расскажите.
Он погладил меня по голове, и усадив впереди себя на своего скакуна, быстро помчал к поместью.
— Дорогая, так что случилось? — снова спросил меня дядя.
— Это было ужасно! — выпалила я сквозь слёзы, и рыдая бегом кинулась в свою комнату.
Стащив накидку и бросив в кресло возле камина, я позволила себе роскошь — упасть на кровать, уткнувшись в подушку лицом и зареветь. В это время доехавший до поместья Жиль во всех красках поведал хозяину о том, что произошло. Рассказ Жиля собрал и остальных слуг, которые вдруг обнаружили, что у них крайне много дел во дворе. Закончив с Жилем, дядя влетел в мою спальню словно ураган. Он немного потоптался возле двери, растеряно наблюдая мои всхлипы, затем сел на кровать рядом, и робко погладил по волосам, стараясь успокоить.
— Ну, будет, будет… Граф, конечно, поступил мерзко и недостойно. Напыщенный павлин! — дядя еле сдерживался, чтобы грязно не выругаться, — В папке было нечто ценное? — спросил он.
— Портреты родителей, братьев… — сквозь слёзы ответила я, — А вдруг он их сожжёт?
— Дорогая, я немедленно отправлюсь к этому зверю в облике человеческом, и объясню ему, что не по-христиански это; сироту обижать, — гневно начал дядя, но я прервала его.
— И он тогда порвёт портреты и бросит вам под ноги! Вы же не будете рисковать из-за этого жизнью и драться с ним потом на дуэли? Ведь он вас обязательно ранит или даже убьет, я этого не переживу!!!
От такого заключения, сорвавшегося с моих уст месье де Бельфор опешил.
— Дорогая моя, мне, конечно, много лет, но я ещё не разучился владеть шпагой! Пару дырок в теле этого безумца ещё точно смогу сделать. Но вот рисунки — это да. Он может уничтожить их нарочно, со злости, если я приду к нему с претензиями, — согласился он, подумав, — Но всё-же, не стоит так убиваться. У меня в доме есть портрет твоего отца. Правда, на нём он ещё юнец… И тем паче, портреты твоей семьи ведь есть и в твоём замке. С них можно снова написать новые наброски. Новую папку я закажу сегодня же, ещё краше старой! Вот напишу Шарлю, и он выберет тебе одну, не хуже королевской! И бумага будет и всё, что ты только пожелаешь, — продолжал он успокаивать меня, — А вот к замку больше и близко не подъезжай. Сама видишь, что вышло, — в ответ я понуро закивала, — А рисовать много чего и у нас можно! Сколько видов живописных, церковь в городе красивая… Если исчерпаешь места, то можно поехать к моим друзьям и зарисовать их красоты. Они-то с радостью покажут тебе свои земли! Вот и славно, — произнёс он, и похлопал меня по руке, услышав, что я прекратила всхлипывать, — Скажу Жаку, чтобы приготовил твой любимый пирог с яблоками.
После этого он вышел из спальни. Полежав в тишине на кровати и пожалев себя некоторое время, я встала и начала снимать мокрые юбки. Вдруг взгляд упал на мешочек, который ранее я поспешно кинула с накидкой в кресло. Порывшись в нём, я извлекла обрывки своего рисунка; к сожалению, у меня были всего лишь некоторые части этой испорченной работы. Бумага намокла, грязные разводы от снега смешались с порошком графита. Я вздохнула, разгладила кусочки, и аккуратно сложила их. Подойдя к туалетному столику, где стояла моя шкатулка с лентами, шпильками и прочими дамскими мелочами, я извлекла из неё шелковую траурную ленту и крепко перевязала клочки бумаги. Выбрасывать их я не стала, а положила на дно шкатулки, чтобы всегда помнить о коварстве дворян, даже таких благородных с виду.