"Не умеешь играть, не берись", — когда-то очень давно наставлял его старший брат. А брат ли, если создал его на заклание, в тайной надежде, что проклятие перейдет на младшего, так похожего на него силами и отчаянием?
Марон подполз обратно к столу, схватился за край жертвенника, подтянулся, с трудом поднялся. Кровь Элис впиталась в желоба почти бесследно, сама она едва дышала. Ничего, вампиры живучи. Выкарабкается.
Вампир медленно, надеясь, что так менее болезненно, вытащил кинжал, вытер черное лезвие платком и спрятал в ножны. Потом, покачиваясь, обошел стол, дрожащими руками собрал ее одежду, стал медленно одевать несостоявшуюся жертву.
***
— И что теперь? — Анна сидела на палубе, прислонившись к каюте и размазывая по рукам кровь.
Между ребрами пульсировала боль, но она совсем не мешала ей, будто была чужой, фантомной. Было страшно признаться, но она и сама хотела, чтобы произошло уже что-то такое, ненормальное. Оно бы их сблизило или, наоборот, отдалило.
Маркус вздохнул. Видимо, ему рана в том же месте далась тяжелее. Он подошел к ней, сел рядом, взгляд остановился на далеком, не видимом в ночи, берегу.
— По плану. Дальше все, согласно плану, — голос Верховного охрип, лицо стало жестким, резко очерченным сведенными мышцами.
Он запрокинул голову. Высоко, вступая рассвету, тускнели звезды. Из своего мира он не помнил их такими, а к этим так и не привык. Странно, но кровью не пахло. А может... Да, он же теряет остроту чувств и сам об этом забыл. Ничего, еще есть время. И что-нибудь он обязательно придумает. Должен придумать. Обязательно.
Вампир поднялся. Анна всхлипнула, и он только тут сообразил, что по щекам ее текут слезы.
— Кто ты, Маркус? — глухо спросила она и Верховному показалось, что в ее черных глазах отразился он сам, — такой близкий, что сам себя испугал.
— Змея, Ань. Просто змея, которая хотела жить не здесь. Прости, что так вышло. В другой раз не повторится, — его голос стал совсем тихим. Анна встала, чуть сжала его руку, и, поцеловав в щеку, сказала:
— Конечно, не повторится. Я больше не испугаюсь.
Маркус коснулся ее ладони и ушел, пробормотав:
— Прости.
Он скрылся прочь, чтобы в каюте закрыть глаза и возненавидеть себя еще больше. Потому что нельзя подарить счастье, если находясь рядом приносишь горечь. Нельзя измениться, если сам в себя не веришь. Довериться можно, но как мало, боже мой, как мало отдать себя за все то, что сотворил этому миру.
Ему отчаянно хотелось легкости. Чтобы груз прошлого вдруг исчез и все стало простым и понятным. Он прислонился к стене, чувствуя через ее толщу Свое ожившее тепло. Оно сочилось сквозь пластик и деревянные балки, как живая кровь, текло по венам проводов и канатов. И Маркус улыбнулся: есть еще надежда, в ней она еще жива.
***
Элис лежала на правом боку, смотрела прямо на стену и молчала. После ритуала прошло чуть менее двух недель, а они с Мароном почти не разговаривали. Так, перебрасывались бытовыми фразами, но больше молчали и смотрели ТВ.
"Нужно было сразу ему сказать", — про себя сетовала Элис. Сразу же, как только улеглась на тот проклятущий жертвенник, поняла, почувствовала, что ничего не выйдет. Но промолчала, не успела возразить. А потом еще сквозь забытье прорвался голос этого Маркуса, его смех, что она не любит Марона. Не любит... А кого любит? Даже себя ненавидит. Но обида за тот раз, когда Марон поверил Маркусу, а не ей, со временем только окрепла. В этом уж Верховный не ошибся.
Поначалу Элис избегала глаз своего Хозяина, но скоро заметила, что он не сердится, скорее удручен собственным давнишним провалом, и перестала терзаться. Говорить с ним не хотелось, а редкие минуты свободы, когда Марон уходил за кровью, стали для вампирши настоящей отрадой. Когда же он возвращался и кормил ее, мысли невольно возвращались к провальному ритуалу.
В тот день он перевязал ее рану, напоил своей кровью, чтобы вернуть хотя бы часть сил, долго приводил в чувство. Потом медленно с большими передышками, — у Элис кружилась голова, подташнивало, и слабели ноги, — они выбрались наружу. Было темно. Готовясь к такому решительному шагу, никто из них не предполагал, что ничего не выйдет, и не думал, что им придется возвращаться. Поэтому никого из поселка не просили наведываться к пещере, и до него пришлось ковылять самим.