— Не так уж плохо, — вставил Сэм.
— После вычета налогов и государственной страховки останутся какие-нибудь шестьдесят пять фунтов в день, — возмутился Габриель.
— А это дерьмово, — согласился Верзила Дейв.
— Но все-таки лучше, чем ничего.
— Лучше, но не намного. Так что, подписываешься на эту халтуру?
— Да ну их, — ответил Габриель. — Я лучше лапу буду сосать.
После этих слов он помолчал, пытаясь представить себя со стороны. Парень собирается завалиться домой пьяным и, возможно, опять вступить в перебранку с женщиной, которую любит. Женщиной, которая, пока он тут болтает, делает себе в задницу уколы, накачиваясь гормонами, снова и снова, чтобы получить шанс, один к четырем, забеременеть от него. А у него на сегодняшний день даже нет денег заплатить за ее лечение, не говоря уже о том — сегодня это впервые пришло ему в голову, — чтобы содержать их обоих, если она действительно забеременеет.
— Однако, если я все-таки пошлю их подальше, я окажусь в еще большем дерьме, — пробормотал Габриель. — Так что пока не подвернется что-либо получше, пусть будет GamesandGirls. — И он опрокинул свой виски.
— Тогда встретимся здесь без пяти семь, — сказал Дейв. — И оставь свою гордость дома.
Габриель добрался до дому в два часа дня, рухнул на диван и уснул. Проснулся он разом, вздрогнув всем телом, когда вошла Элли, и почувствовал, что у него болит голова. Сам он пребывал в замешательстве, и хмель до сих пор не выветрился. Во рту царила великая сушь.
— Почему ты не на работе? — спросила Элли.
— Сегодня у меня короткий день, — ответил Габриель. При этом голос его прозвучал на октаву выше, чем он ожидал.
— И ты пьян.
— Нет-нет… хотя да, немножко… мне пришлось… ну, напиться.
Он посмотрел на нее. Она была такая красивая и слегка покачивалась из стороны в сторону, что было несколько необычно, хотя не умаляло ее красоты. Он уставился в стенку, потому что не мог врать ей и в то же самое время на нее смотреть, и увидел, что стенка тоже слегка покачивается. Он глубоко вздохнул, ощущая ненависть к самому себе, и соврал:
— Мне надо будет выйти на работу сегодня вечером.
— Что ты говоришь? Ты же никогда не работаешь по вечерам. Даже во время футбольного сезона.
— Иногда приходится, — возразил Габриель, уходя в глухую оборону, пытаясь удержаться на воздвигнутой им при помощи лжи позиции.
— Когда это?
— Да хоть сейчас, пока препираюсь с тобой, — ответил он раздраженным тоном.
— Но мы же делаем это вместе, разве не так? — обиделась Элли, которая сидела на гормонах и от этого стала необычайно слезливой.
Однако она тут же пожалела о своих словах, потому что до нее вдруг дошло: они действительно делают это вместе, — и на самом деле она вовсе не возражает, чтобы он поработал допоздна; просто ее немного покоробило, что она узнала об этом слишком внезапно. Ей нравился установившийся у них рутинный порядок жизни, когда они словно балансировали на бревне. Но стоит хотя бы одному из них сделать неверное движение, они оба лишатся равновесия и тогда, наверное, лекарство не подействует.
— Что ты, любимая, только не надо плакать.
— Ну скажи, что это за работа?
— У нас вроде бы грядут какие-то перемены… Сам толком не знаю, о чем идет речь… Я просто прикрываю свои тылы. Не стоит раньше времени волноваться, моя кошечка.
— Смотри не потеряй работу, Габ, — предостерегла его Элли, и ему показалось, будто она приставила к его печени лезвия кухонного блендера.
— В том-то и дело, — ответил он. — Именно поэтому я и считаю, что мне лучше поработать сверхурочно, раз меня об этом в кои-то веки попросили.
Если бы Габриель был из тех, кто гордится своим умением врать, он остался бы крайне доволен собой. Ведь он не только сумел подчеркнуть свое желание во что бы то ни стало сохранить работу, на какие бы жертвы ради этого ему ни пришлось пойти, но также намекнуть, что его компания испытывает некоторые трудности, причем так, чтобы Элли не слишком встревожилась по этому поводу. Однако он никогда не стремился в записные лжецы, а потому почувствовал себя не в своей тарелке.
Позже, после обеда, когда Элли вымыла всю посуду, а Габриель выпил пару литров воды, он принялся смотреть, как она убирает одежду в шкаф в спальне. Движения ее были более осторожны и выверены, чем обычно, и ему подумалось, что она стала лучше ощущать свое тело.
— Как ты? — спросил он.
— Такое чувство, словно меня раздуло, — улыбнулась она.
— Нервничаешь?
— Сейчас, пожалуй, нет, но, верно, буду, ожидая, когда образуются эмбрионы. И после тоже. Но ведь и ты станешь переживать, правда?
Габриель кивнул.
— Но в данный момент я не нервничаю. Сейчас я наслаждаюсь ощущением предоставляющейся мне возможности. Понимаешь, о чем я? — У Элли в глазах стояли слезы, но глядела она куда-то в сторону.
— Да, я знаю, что ты имеешь в виду.
— А что чувствуешь ты?
— Это не так важно.
— Да ну тебя.
— Прости, — сказал Габриель и выдержал паузу. Что он чувствовал на самом деле? — Я не хочу тебя разочаровать, Элли.
— Я знаю, но что ты чувствуешь?
— Опьянение?
— Наверное, хочешь добавить, — проговорила она с улыбкой.
— Мне кажется, чем больше я хочу не разочаровать тебя, тем сильнее я тебя разочаровываю. Я хочу сказать, что в последнее время в нашей жизни было не слишком-то много радости. Верно ведь? И я об этом сожалею.
— Да, но что ты чувствуешь, Габ? — рассмеялась Элли.
— Что я недостоин тебя, — ответил он, тоже со смехом.
— Да уж, похоже, так и есть. Сколько ты пробудешь на работе?
— Не знаю. Может, приду поздно. Так что не жди меня и ложись спать. Когда вернусь, постараюсь тебя не разбудить.
— Лягу, если почувствую, что устала. Ну, пока.
Для Элли, хоть она его и любила, весь этот разговор мало что значил. Она говорила почти машинально, не вдумываясь в сказанное. Через час после его ухода она не вспомнила бы ни слова, потому что была полностью погружена в себя, готовясь к радостям и тревогам материнства. Она готовила свое лоно, как хозяйка наводит порядок в квартире, включив погромче музыку, чтобы та заглушала все звуки извне, связанные с какими-либо иными событиями в ее жизни.
В вагоне поезда метро, следующего до станции «Олд-стрит», Габриель размышлял о себе, Габе-лгуне. Он всегда стремился быть правдивым, и в особенности с Элли. Но теперь он рассудил — с готовность человека, блюдущего свою выгоду, — что в данном случае правда избавила бы его от ответственности. Нет, это не по нему: бросить правду человеку в лицо — и пускай делает с ней что хочет. Только потому, что совесть не позволяет ему держать язык за зубами. Самоустраниться от решения проблемы, совсем не думая о том, какой груз он возложит на того, кого любит. Он правильно сделал, что соврал. Ведь в данный момент самое важное — это благополучие Элли. Она хорошо и правильно сказала, что они делают это вместе, и, разумеется, так оно и есть, но все, что с ними происходит, на самом деле происходит с ней. Она нуждалась в защите от такой глупости, как его дурацкое увольнение, она это заслужила.
«Со мной у нее только одни проблемы», — подумал он в приступе самобичевания. Его переполняли эмоции. И сразу в мозгу промелькнуло: «Я это хорошо понимаю, и нужно купить ей цветы!»
Когда он вышел из метро, то позвонил в цветочный магазин и заказал на утро букет из гвоздик, роз и фрезий с доставкой по указанному адресу.
— Вложить карточку с каким-либо сообщением, сэр?
— «Я люблю тебя больше жизни», — ответил он и тут же понял, что это звучит слишком тревожно, словно песня Джеймса Бланта.[3] — Нет, нет, нет, прошу прощения. Просто напишите: «Прости, что вел себя как жопа».
3