Никто ничего не возразил. Габриель снова вздохнул. Он поерзал в кресле, но не от замешательства, а от раздражения. Он уже открыл рот, чтобы сказать: «Послушайте…» — но Клемитиус его опередил:
— Вот как насчет вас, Кевин?
Кевин подумал примерно секунду.
— Да, я разгневан, — заявил он.
— Вы можете сказать, что именно из всего происшедшего заставляет вас испытывать гнев?
— Думаю, то, что он всегда такой саркастичный. Вы понимаете, о чем я говорю? — И Кевин кивнул в сторону Габриеля.
— Да, да, да! — произнес Клемитиус с излишним пылом. — Я понимаю.
Христофор слегка поморщился, но промолчал. Он не думал о том, что говорит Клемитиус. Вместо этого он размышлял, что сказал бы Петр, окажись он здесь.
— Ну и что? Это же сущая ерунда по сравнению с убийством, разве не так? Вы согласны? — спросила Ивонна.
— Думаю, тебе пора уже забыть об этом убийстве, — сказал Кевин, на что Клемитиус глубокомысленно кивнул.
— Ты так думаешь? И вы тоже? — Ивонна повернулась к Клемитиусу. — Ради всего святого! Постыдились бы, вы, служитель Господа! Да вы настолько заблудились в трех соснах, что не осталось, черт бы вас побрал, никакой надежды на то, что вы за деревьями сумеете разглядеть лес! — сказала она в сердцах. — Знаете, что меня интересует? Чтобы у моего сына все было хорошо, и ничего, кроме этого. И у них то же самое — их заботят те, кого они потеряли, и то, что с ними происходит. Меня не интересует преодоление моих трудностей. Теперь уже слишком поздно, черт побери.
— Не обязательно так.
— Это никогда не поздно, — вставил Кевин.
Габриель посмотрел на него с еще большим презрением:
— О господи…
— Но ведь поздно же, Кевин. Теперь уже чертовски поздно для всех, которых ты убил! — воскликнула Ивонна.
— Если только они тоже не сидят сейчас на какой-нибудь бесконечной психотерапевтической сессии, — вставил Габриель.
— Нет-нет, они все совершенно мертвы, — заверил Клемитиус, весьма странным образом выделив слово «мертвы».
— Что ж, значит, для них слишком поздно, точно так же как это поздно для меня, — мрачно сказала Ивонна. — И я устала от всего этого.
— Как не устать, ведь психотерапия — это тяжелый труд, и, положа руку на сердце, для вас еще ничего не потеряно. Небеса ждут, — промолвил с лучезарной улыбкой Клемитиус.
Кевину эти слова, похоже, пришлись по душе. Ивонну они раздосадовали.
— Вы сами должны понимать, что все это неправильно, — сказала она.
— Прошу прощения?
— Это неправильно. Габриель просто хотел взглянуть на свою жену. Совершенно очевидно, что он очень ее любит и ему захотелось увидеть ее, даже попытаться помочь ей, а Джули, мне думается, жутко переживает из-за того, что он попал сюда в результате той аварии, и, наверное, то, что ее друзья пытаются ему помочь, должно помочь и ей тоже. Что тут непонятного? И вообще, это ведь хорошо, когда кто-то испытывает любовь, чувство вины…
— Ох, — засмеялся Клемитиус. — Ну что хорошего в чувстве вины?
— Но ведь мне помогло, — проговорила Джули. — Помогло гораздо больше, чем все, чем мы тут занимаемся. Увидеть со стороны самих себя, а также тех, кого мы любим, увидеть покинутый нами мир… Это конечно же помогает…
— Да, — резко произнесла Ивонна, обращаясь к Клемитиусу. — Да, я думаю, что это хорошее чувство. Может быть, не всегда, но если, например, вы кого-то убили, то, мне кажется, вы как минимум должны испытывать чувство вины. — При этих словах она посмотрела на Кевина.
— Я настоятельно рекомендую вам забыть о прежних поступках Кевина, — сказал Клемитиус. — Вы здесь не для того, чтобы вершить суд, так же как и я.
— Это так, — тихо проговорил Христофор, — однако прежде чем забыть о чем-то, необходимо сначала об этом поговорить, согласны?
Клемитиус посмотрел на Христофора и покачал головой.
— Ах вот как! Не судите, да не судимы будете, да? — выкрикнула Ивонна. — Ненавижу. Зло — оно зло и есть. Он убивал людей, он взял деньги за то, чтобы убить меня, он зарабатывал этим на жизнь. Хотелось бы мне знать, почему же это осуждать нельзя, а судить человека за то, что он якобы не реализовал заложенный в нем потенциал, можно, хотя черт его знает, что это вообще значит!
— Я не понимаю, Ивонна, отчего вы так зациклены на том, что кто-то сделал или не сделал. Не кажется ли вам, что пора пойти дальше — закрыть глаза на поступки людей и постараться проникнуть в их суть? — Клемитиус произнес эти слова, продолжая широко улыбаться, отчего стал похож на помешанного. Его большие губы растянулись почти на все лицо, которое даже покраснело от изумления.
— Вот именно, — сказал Кевин. — Я не считаю, что поступки, которые совершает человек в своей жизни, обязательно отражают его истинную суть. — Эту фразу он услышал в каком-то фильме и три года ждал случая ввернуть ее в разговор.
— А я считаю, — решительно возразила Ивонна, — наши поступки как раз и есть наша суть, а все остальное, на мой взгляд, просто вздор. Я долго пыталась притворяться, что это не так, однако, поверьте мне, это всего-навсего притворство. Ваша жизнь есть сумма ее составных частей. То, что вы намеревались сделать, или то, как вы объясняете свои поступки, или как вы их оправдываете, — все это ерунда.
— Ох, Ивонна, если бы только все было так просто, — произнес Клемитиус.
— И нечего говорить со мной, как со школьницей, глупый коротышка! — огрызнулась она. — Может, у вас и ангельская сущность, но для меня вы недалекий самовлюбленный болван с комплексом Наполеона.[103] — С этими словами она встала с места и вышла, хлопнув дверью.
На какой-то миг повисла тишина, которую нарушил Кевин, что было вполне предсказуемо:
— Она, кажется, расстроена, — наверное, у нее месячные, если только они бывают после смерти. — Он покраснел. — Бывают? — спросил он, поглядев на Джули.
— Похоже, — величественным тоном произнес Клемитиус, глядя на Христофора, — что вы создали прецедент, и теперь каждый считает себя вправе покидать группу когда ему заблагорассудится. Поневоле приходит в голову мысль, не пора ли начать запирать дверь?
33
Когда Элли пришла в себя после того, что доктор Самани назвал «нашим небольшим праздником урожая», этот добрый врач сидел рядом с ее кроватью и улыбался.
— Восемь! — произнес он. — Восемь яйцеклеток.
— А сперматозоиды?
— Нам не составило большого труда найти восемь подходящих сперматозоидов. Миссис Шмеллинг хорошо справилась со своей работой, и ваша подруга тоже. Отдохните, а потом можете отправляться домой. Позвоните утром, и мы узнаем, сколько эмбрионов у нас получилось.
— И сколько, по вашему мнению, их будет?
— Пять, шесть, возможно, восемь… Увидим. Отдыхайте. Как я уже говорил в самом начале, нужно действовать постепенно, один шажок за один раз. Скоро мы узнаем, сможете ли вы зачать ребенка. А лишние эмбрионы мы заморозим.
Он встал, чтобы уйти, но Элли удержала его за руку.
— Спасибо… можно мне задать вопрос? — спросила она.
— Разумеется.
— Как зовут миссис Шмеллинг?
— Хильда, — улыбнулся доктор.
Элли поехала домой на такси. Войдя в квартиру, она сняла пальто, легла на диван и закрыла глаза. Она погрузилась в полудрему, и ей приснились стреноженные сперматозоиды Габриеля, которых загоняли в ее яйцеклетки. В ее воображении обе эти клетки, его и ее, находились в каком-то подвешенном состоянии. Они словно вдохнули в себя аромат жизни и теперь могли либо задохнуться, перенасытившись им, либо ожить. Нет, они непременно должны были жить. Где-то в глубине атеистического сознания Элли ей представилось, что покинувший ее любимый подбадривает их, точно так же как он имел обыкновение подбадривать футболистов, когда смотрел по телевизору игру с участием клуба «Челси».
103