Тот Тристан, которого Алана знала в прошлом, схватил бы сына в объятия, приласкал и утешил его, как утешил много лет назад девочку-нищенку. Но этот новый Тристан мгновение колебался, решая, прикасаться ли ему к ребенку, потом поднялся с кресла и вышел из комнаты.
Алана хотела остановить его, встряхнуть за плечи, спросить, что погасило свет в его глазах, изгнало великодушие из его сердца. Она хотела понять Тристана. Но это было так же неосуществимо, как если бы она пожелала прижаться своими губами к его строго сжатым губам.
Почти волоча ноги, мальчик приблизился к окну и отвлек Алану от ее размышлений. Алана отступила в тень, а мальчик открыл раму пухлыми детскими ручонками и выглянул наружу.
Лунный свет отразился в его глазах, слишком взрослых на детском лице, снежинки упали на покрытый веснушками нос и розовые младенческие губы, плотно сжатые, чтобы не поддаться горю. Мальчик поднял голову вверх, словно ища в небесах ответа на свои вопросы.
– Мама? – неуверенно позвал он дрожащим голосом. – Это я, Габриель. Ты ведь там, вверху, на звездах?
Алана изо всех сил закусила губу. Сколько раз она так же доверяла свои обиды, печали и редкие радости ночному небу, будто там, за туманной звездной пеленой, скрывалось лицо ее матери.
– Папа говорит, ты теперь в раю, – продолжал мальчик. – Он сказал, ты слышишь мои молитвы. Но я ему больше не верю. Он всегда говорит, что рождественские желания сбываются, но на прошлое Рождество я так просил, чтобы ты выздоровела, и наступила весна, и ты ушла от нас. И сколько я ни молился, ты не вернулась. Мне все равно, если у нас не будет рождественского пудинга и мы никогда больше не станем играть в «Сокровище дракона». Мне даже все равно, если я никогда не получу в подарок такого пони, какой был у папы. Рождество ведь для совсем маленьких детей. – Вздох сожаления сопровождал эти храбрые слова. – Я только хочу… – У мальчика задрожал подбородок, и Алана заметила, каких усилий ему стоило унять эту дрожь. – Мне все равно. Сколько бы я ни желал, чтобы папа смеялся, как прежде, этого больше не случится. На свете не бывает чудес, мама. – Он говорил уже почти шепотом. – Может быть, и ангелов-то нет.
Сын Тристана закрыл окно. Щеки Аланы были мокрыми от слез, сердце болело при воспоминании о печальном маленьком личике и о лице Тристана, которое так неузнаваемо изменилось.
«Неужели Тристан так сильно любил свою жену? – с мукой спросила себя Алана. – Так ли глубоко, как мой отец любил мать?»
Отец Аланы на похоронах умолял, чтобы его положили в могилу вместе с женой. Алана снова вспомнила лицо Тристана. Только беспредельно любивший человек может так измениться после смерти своей любимой.
Алана ощутила прилив горячей ревности к женщине, делившей с Тристаном его жизнь, его ложе и родившей ему сына. И тут же устыдилась и попрекнула себя за то, что так долго не приходила к окну и позволила некой зловещей силе проникнуть в дом и нанести вред женщине, которой она завидовала.
– Девять часов пополудни и все спокойно! – раздался крик сторожа, и Алана вздрогнула.
Ей следовало спешить. Наконец она накопила достаточно денег, чтобы оставить этот город, начать новую жизнь вдали от лондонских трущоб, там, где никто не будет знать, кто она и откуда явилась. Здесь перед ней столько раз захлопывались двери, не впуская ее в приличное общество, что у нее не осталось выбора.
«На свете не бывает чудес, – повторила про себя Алана слова мальчика. – Рождественские желания никогда не сбываются…»
Алана прикоснулась к талисману, спрятанному на груди под корсажем платья: монете, висевшей на изношенном шнурке. Самодельное украшение постоянно напоминало Алане о том далеком дне, когда мальчик Тристан вынул из кармана рождественскую гинею и протянул ее Алане, и с тех самых пор монета хранила тепло, согревавшее Алану все эти годы. Гинея не только согревала ее, но изменила всю ее жизнь, как если бы обладала некой таинственной волшебной силой.
Может ли она теперь оставить Тристана на произвол судьбы? Алана так долго бессильно наблюдала, как ее отец погружается в бездну горечи и отчаяния. Чего бы ей это ни стоило, она не обречет Тристана на судьбу Томаса Макшейна, не бросит его в непроглядной тьме пещеры, из которой нет выхода.
Алана взглянула на небо, где на горизонте уже клубились фиолетово-черные облака, предвестники жестокой стужи. Новый яростный порыв ветра напомнил ей, что она должна пересечь весь город, чтобы добраться до своей комнатки и закончить приготовления в дорогу, а метель уже вот-вот начнется.
Но некая сила вопреки логике заставила ее открыть ридикюль и коснуться спрятанного внутри кошелька с драгоценным грузом монет, собранных на дорогу в Америку за многие годы труда в шляпной мастерской мисс Крамб.
Вес монет был ничтожен по сравнению с тяжестью рухнувшей мечты Тристана Рэмзи. Пришло время и ей совершить чудо. Для Тристана и для маленького мальчика, говорящего с ангелами.
Как обычно, мальчик плакал до тех пор, пока не заснул.
Тристан стоял у кровати и с раскаянием смотрел на прелестное в своей беззащитности лицо сына. Слезы еще не высохли на щеках Габриеля, и одной рукой он прижимал к себе тряпичного пони – последний рождественский подарок матери.
По злой случайности это Рождество превратилось в настоящее бедствие. Сначала все казалось очень простым: найти для сына временную гувернантку, а затем посадить его в дилижанс, отправляющийся в Йоркшир, где живет Бет, сестра Тристана. Габриеля там ждал сюрприз: первая встреча с новорожденным сыном Бет, племянником Тристана, и участие вместе со всей семьей в рождественском празднике. Ну а сам Тристан… Сам Тристан останется здесь, чтобы не омрачать веселье тех, кто его любит.
Но он так и не сумел найти гувернантку: как всегда, стоило ему заняться сыном, как неудачи начинали настойчиво преследовать его. Да и сам Габриель упорно сопротивлялся идее отправить его к тетушке, что не только удивляло, но и раздражало Тристана.
«И почему я такой слабовольный? – упрекал себя Тристан. – Я должен был бы силой посадить Габриеля в дилижанс невзирая на его упорство, пусть даже с воплями и слезами».
Но Габриель никогда бы не унизил себя подобными детскими выходками. Габриель со своей внешностью херувима был старше других детей даже тогда, когда только начинал делать первые неуверенные шаги. Его большие темные глаза были очень серьезными, без свойственной ребенку проказливости, и в то же время полными решимости. Решимости сделать что? Вести себя как маленький мужчина? Заботиться о матери, в то время как отец… Тристан почувствовал, как у него сжалось горло.
Нет, не надо ворошить прошлое. К тому же Тристан собирался раз и навсегда покончить с этой проблемой. Он придумал выход из положения, который удовлетворит всех. И чем быстрее дело завершится, тем лучше. Тристан стиснул зубы. Еще две недели, и сын покинет этот дом.
И вообще ему, Тристану, пора отправляться к себе в кабинет, где его поджидают кипы принесенных из конторы бумаг. Компания «Рэмзи и Рэмзи» в любое время была готова завалить работой самое малое дюжину служащих. И все же сегодня Тристан не мог заставить себя сразу покинуть спальню Габриеля. Тайный голос уговаривал его еще немного полюбоваться сьшом, чтобы запомнить его таким, каким он был сейчас: невинным спящим ребенком, не подозревающим, что это Рождество – последнее, которое он проводит в своей собственной маленькой постельке.
Внезапно Тристан насторожился, услышав доносившийся снизу непонятный скребущий звук. Интересно, кто это шумит в такой поздний час? Может, это Берроуз и его жена-кухарка заправляют камин дровами? Нет, не может быть. Старый дворецкий и его краснощекая жена уже давным-давно удалились к себе, сгорбленные, с тоскующим взором, полным сожаления о прошлых веселых временах.