Девятый класс я начала в гордом одиночестве на задней парте у окна. Уже прошло почти полгода, особо никто не обращал на меня внимания. Даже перестали обзывать и унижать — надоело, наверное. Но сегодняшнее происшествие разбередило давнюю рану. Изо всех сил сдерживая слезы, я кое-как дохромала до класса, уселась за свою парту, и стала ждать окончания уроков.
Прозвенел звонок на урок. Мои одноклассники поспешно заняли свои места, и в класс вбежала наша учительница по литературе. В руках у нее была стопка тетрадей, а на лице блаженное выражение восторга.
— Ребята, я так горжусь вами, — Полина Ивановна обвела взглядом класс. — Вы так выросли в своем литературном видении. Не все, конечно. Да-да, Торба, я тебя имею в виду.
Мишка Торба вжал голову в плечи и потупил взгляд. Он никогда не отличался склонностью к литературе, да и вообще к обучению. Единственный предмет, по которому он был лучшим, проходил в спортивном зале и назывался физкультурой. Сейчас каждый понимал, что не Мишкино сочинение вызвало такой восторг учительницы.
— Сегодня я хочу зачитать вам отрывки из сочинения вашей одноклассницы, — нараспев проговорила Полина Ивановна и открыла (о, ужас!) мою тетрадь.
— Нет, — обессилено прошептала я, и закрыла лицо руками.
Что можно было придумать хуже, чем читать перед классом мое сочинение?! Теперь еще больше насмешек гарантированно. Я самолично забила гвоздь в крышку гроба своей репутации. Жесть.
На прошлой неделе Полина Ивановна была слишком занята какими-то школьными делами, поэтому задала писать сочинение посвященное «Ромео и Джульетте».
— Жду от вас качественное сочинение на любую тему, затрагиваемую Шекспиром в произведении «Ромео и Джульетта», — сказала она тогда. — Озаглавить можете, как подскажет сердце. Не хочу загонять вас в рамки, но! Сочинение должно быть не меньше двух страниц. Ясно?
Все закивали и принялись за работу. В конце урока тетради были собраны и о сочинении все благополучно позабыли. И вот теперь Полина Ивановна решила напомнить, да еще и в такой форме.
— Я не верю в любовь. А то, что называют любовью, по сути, не является ею. Любовь, которую воспевают через все века, была не чем иным, как проявлением подросткового бунтарства, — громко зачитала мои мысли Полина Ивановна.
По классу прокатились возмущенные восклицания. Полина Ивановна осуждающе поглядела поверх очков.
— Вы думаете, это все, что я собиралась прочесть? — гневно поинтересовалась она, и в классе моментально воцарилась тишина.
— Вполне возможно, что оно переросло бы в настоящую любовь, если бы не юношеский максимализм, — продолжила Полина Ивановна. — Лишить себя жизни так поспешно. Что это, если не максимализм? Но, не смотря ни на что, я бы хотела испытать на своем собственном опыте то, что пережила Джульетта. Я бы хотела почувствовать такую же силу юношеской влюбленности. Я бы хотела, чтобы и в моей жизни появился Ромео. И может тогда я смогу по-настоящему сказать, что такое любовь. И существует ли она.
Полина Ивановна замолчала. Весь класс молчал, а я готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать на себе взгляды одноклассников.
— Смело, — сказала, наконец, Полина Ивановна. — И хоть твое сочинение не добрало необходимого объема, я ставлю тебе высший балл. Никто из моих учеников не пытался осудить героев Шекспира. Твои мысли достойны взрослого человека и без сомнения имеют право на существование. Евгения, раздайте тетради хозяевам, — обратилась учительница к старосте.
Женя послушно поднялась со своего места, и быстро раздала тетради. Я заметила, как помрачнело лицо Марьяны, когда та открыла свою тетрадь. Она любила быт первой, а сегодня первой была я. Я чувствовала приближение бури, но никак не могла повлиять на ситуацию. Единственное, что оставалось — не высовываться.
На переменах я старалась не попадаться Марьяне на глаза в надежде, что она обо мне забудет, на уроках — предпочитала отмалчиваться.
После третьего урока, как раз на большой перемене, случилось одно неприятное событие, которое заставило одноклассников ненадолго забыть о моем существовании. Минут через пять после звонка в класс влетел раскрасневшийся Виталик Ильин и заорал не своим голосом: