Дорогу до больницы мы провели в молчании. Разговаривать с бабушкой было нельзя. «Не отвлекай водителя» — сколько себя помню, таким был постоянный ответ на любой вопрос. Слушать музыку в наушники тоже не разрешалось — вредно для здоровья. Включать радио — мешать бабушке. Я просто смотрела в окно. Все лучше, чем ничего. Иногда попадались довольно интересные сценки из чужой жизни. Пока мы стояли на перекрестке перед светофором, какой-то малыш умудрился искупаться в луже. Мамаша так забавно пыталась оттереть грязь с его куртки, а он плакал так сильно, что ей даже пришлось его поцеловать. Так трогательно. Редко встретишь такое — обычно приходится наблюдать, как мама отчитывает непутевого сына.
Я попыталась вспомнить, какой была моя мама. Но я ее не помню. Только что-то теплое загорается внутри, когда я вспоминаю про нее. Так, словно, только моя душа помнит ее, хотя разум давно позабыл.
— О чем задумалась? — строго спросила бабушка.
От неожиданности я вздрогнула. Бабушка давно вышла из машины, даже успела обойти ее, открыть мою дверь и гневно смотреть на меня.
— Приехали?
Бабуля кивнула. Я постаралась выбраться из машины как можно быстрее. Бабушка закрыла машину и уверенной, чисто врачебной, походкой направилась в хирургический корпус городской больницы. Прошло совсем немного времени, и бабушка неслась по коридору облаченная в голубую хирургическую пижаму.
— Вера Антоновна, доброе утро! — поздоровалась с бабушкой старшая медсестра и приветливо улыбнулась мне. — А это ваша внученька? Такая уже взрослая. Время летит, ох…
И так почти с каждым, кто ни попадался на нашем пути. Некоторых я знала, некоторых — видела впервые. Иногда попадались и благодарные пациенты, которые, кстати, тоже не преминули восхититься «такой взрослой внучкой Веры Антоновны».
Узкие больничные коридоры с тусклыми лампочками, пошарпанные стены, мятые халатики санитарок и стойкий запах хлорки, создавали гнетущее впечатление об отечественных больницах. Почему-то сразу вспоминался мой «американский» сон, с режущими глаз яркими лампами дневного света, снежно-белыми простынями на койках и идеально выглаженных белых халатах. Бабушкин коллега Андрей Иванович Соколов, со своей трехдневной щетиной и отчетливым запахом перегара, вообще больше смахивал на бомжа, чем на сдающего смену хирурга.
— До свидания Вера Антоновна, — еле выговорил бабушкино отчество Андрей Иванович, и вышел из ординаторской.
Бабушка усадила меня на старый продавленный диван, приказала, молча посидеть пару минут, и выбежала следом. Сидеть пришлось около часа, но я скоротала это время, изучая картинки в хирургическом атласе. Картинки были жутковаты — судите сами: может ли быть приятно, разглядывать человека в разрезе? Конечно, нет, а что делать? Человеческие внутренности смотрятся пугающе даже на картинке. Совершенно не понимаю бабушку. Что я решила твердо, так это то, что никогда не пойду по ее стопам.
Появилась бабушка как всегда неожиданно, я как раз изучала строение почки.
— Аврора, пойдем, нам нужно много успеть, — бабушка лишь на секунду заглянула в ординаторскую.
Кто-то из сотрудников «поймал» бабушку у двери и начался непонятный медицинский разговор. Я положила атлас на место, вышла из ординаторской, и минут десять мышкой стояла возле бабушки, ожидая окончания разговора. А потом понеслось: осмотры у всевозможных специалистов, куча анализов. Мне даже рентген сделали, сводили к урологу, невропатологу и, наконец, к гинекологу.
Женского врача бабуля наверняка неспроста оставила «на десерт».
— Половой жизнью живете? — поинтересовалась у меня врач, как только я вошла в кабинет.
— Что? — оторопела я.
Тетка с красновато-коричневыми химическими кучерями недовольно посмотрела на меня поверх уродливых очков.
— Половой жизнью живете? — повторила она то же самое только громче.
— Нет, мне же только четырнадцать лет, — робко пробормотала я.
— Знаю я вас, — возмутилась тетка, врачом ее называть не поворачивался язык. — Быстро на кресло!
Я расплакалась. Уж не знаю почему, но я ее испугалась. Она так гневно что-то бурчала про подростковую беременность и последствия ранних абортов, что я не сдержалась — разрыдалась прямо в кресле.
Потом пригласили бабушку. Меня отпаивали валерьянкой, а тетка уверяла бабушку, что такого «невинного ребенка» она еще не встречала за последние десять лет практики, и все просила у меня прощения, что не сдержалась.
Потом мы с бабушкой отправились обратно в ординаторскую, там она написала мне справку для школы, чтоб не было прогула, и отпустила домой.