В огромном доме на берегу Океана, пожалованном Императором, было пока пусто. Жены покинули его после изгнания Сахсата и сейчас занимались устройством своего будущего. Детей, как водится, разобрали родственники, и возвращать не собирались. А впрочем, и в праве были. Ведь изгнанный, почитай, что мертвый. И неважно, что вернулся героем. А в Доме, чем деток больше, тем лучше. Герой, он на то и герой. Новых себе наплодит. Слугами Сахсат тоже еще не обзавелся. Но развести огонь и приготовить пищу может любой воин.
Так что сидел сейчас Сахсат за столом, в резном, кости полярной касатки, кресле и, задумчиво глядя на пляшущие по поленьям лепестки пламени, говорил. Обращался он к высокой старухе, закутанной в бесформенную хламиду, что устроилась по ту сторону стола, причем в кресле не менее богатом.
— Он излечил меня боем, Матушка. Неведомы мне теперь вспышки гнева, позабыл я и о багровом тумане ярости, которого так страшился. А затем он схватился с усбирагом и поразил его. Подобно героям древности голыми руками. Моя секира лишь докончила свершенное. И щедрость его не знает границ, как и отвага. Не дрогнула рука его, и не дрожал голос, когда сделал он мне подарок поистине бесценный, — указал Сахсат на закрепленное над камином костяное жало твари. — А затем превзошел щедрость свою заботой. Обеспокоился, не мерзну ли я, я, с детства привыкший спать на снегу, и подарил мне одеяние свое. — Сахсат шевельнул могучими плечами, плотно обтянутыми синей курткой, расписанной неизвестными даже Мудрейшим рунами и украшенной гербом в виде атакующего пардуса. — И вот я здесь, и со мной мое дитя. — Широкая зеленая ладонь нежно легла на русую головешку. Из-под непослушной челки влюблено смотрели горящие интересом глазенки. Еще бы, такая сказка.
«Какая жалость, — подумал Сахсат, — она настолько же уродлива, насколько и добра. Даже клыков совсем не видно». — И бережно прижал маленькое тельце к широкой груди.
— Ответь мне, Матушка, кто он, этот воин, подобный древним богам?
— Он хранитель твой, — просто ответила старуха. С кряхтением поднялась, развернулась и пошла. Остановилась в дверях. Темный силуэт матери Императора четко обрисовался на фоне предзакатного Океана.
— Ты прощен, Сахсат. И не за твой великий подвиг. За другой. Не менее великий.
— За другой? — удивился воитель. — За какой? — повернул он голову к двери, но старуха исчезла, как и не было.
— Он самый лучший, тот воин, — убежденно пискнуло у груди, — он папочку сберег и вернул. Любименького.
Сахсат рокотнул смехом и подбросил дитя так высоко, что оно заверещало от восторга. Поймал. Всмотрелся. Лик ребенка был столь же ужасен, как и лик воина, спасшего и излечившего его. Но глазенки светились таким счастьем, что Сахсат почувствовал, как у него наворачиваются слезы, и наклонил голову, чтобы скрыть их.
— Мастеровой, поди, твой ангел-то, хранитель, — сказал староста со здоровой крестьянской завистью разглядывая складной ножик с красной вроде как костяной ручкой. — Сколько инструмента с собой носил. Справный мужик, тьфу ты, ангел, то есть. Н-да, вещь, — и с сожалением протянул нож Никитке.
Предъявленная ранее подаренная секира из лунного серебра произвела гораздо меньшее впечатление.
— Силен твой ангел-хранитель, плясун. Какую нечисть одолел. Гляди, какой сад уродился, — и обвел окрест рукой. — Богатство.
Сад был совсем новый, но деревья стояли крепенькие, справные на диво и, судя по завязям, обещали дать богатый урожай. Проклятьем была нечисть для земли этой, но смертью своей немалую пользу приносила. И чем страшней была, тем больший прибыток людству смерть ее несла.
— Удивим народ яблочками на ярмарке. Да и тобой похвалимся. У нас ведь осядешь? — утвердительно так спросил.
Никитка построжал лицом.
— Ты виру принял, староста?
— Как ни принять.
— Ну, так и пойду я, — поднялся Никитка со скамейки. — Дорога ждет.
Староста цапнул короткопалой рукой подол его свитки.
— Погодь. Что и в село не зайдешь?
— Не ждет меня в селе никто.
— Ой, ли? Ты бы хоть новости послушал, — и додавил, видя Никиткину нерешительность. — Садись. Садись.
Улыбка собрала морщинками хитроватое лицо старосты.
— Оклемался Гаркушка-то.