Хорошо на ходу думается, когда спешить никуда не нужно. Странно как-то: и выходные промелькнули незаметно, и завтра опять на работу, и наслушалась я сегодня слов нелестных — а злиться не хочется. Обидно, конечно — что же они все меня палкой в свой рай загнать пытаются? — но желания не возникает рассвирепеть, собраться с силами и доказать всем, что и я не хуже других. Не хочу, и все. А чего же я все-таки хочу? Правильно Марина сказала — я и сама не знаю. Нет, кажется, знаю. Я хочу жить с собой в мире. И если для них всех жизнь такая — бесцельна и бесплодна, то и мне их гонка за успехом и положением странной кажется — зачем же мне жить не свою жизнь? Все равно ведь ничего не выйдет, если я начну рваться к тому, что мне совсем не нужно. Нет уж, останусь я лучше сама собой: не стану я жизнь менять, я за ней наблюдать буду — и думать. Ведь интересно же! И обижаться ни на кого не буду — они же не со зла меня критикуют.
Подходя к дому, я с удивлением заметила, что уже темнеет. Вот это погуляла! Ладно, главное — всю обиду и горечь выходила, все занозы ядовитые из души выдернула. Настроение — нет, не радостное, конечно — спокойное, умиротворенное: я собой довольна, а если кому-то моя жизнь не нравится, так на весь мир не угодишь. Сейчас поужинаю и читать завалюсь. Телевизор смотреть не хочу — там меня опять начнут учить, как правильно жить, а с книжкой — мы наедине. Нырну в мир выдуманный, и вся эта суета далеко-далеко окажется.
В подъезд за мной зашли две женщины с малышом лет двух. Мама молодая и бабушка, наверное. Кажется, новые соседи — раньше я их не видела. А, да, недели две назад у подъезда целую машину мебели разгружали.
Когда открылась дверь лифта, я шагнула в него — и в спину мне понеслось раздраженное шипение.
— Ну, конечно, ребенка вперед пропустить ей и в голову не придет! Ей, королеве, быстрее всех надо, а ребенок — ничего, подождет, — бубнила возмущенно молодая мать, резко нажав на кнопку пятого этажа.
— И где ее только воспитывали? — подхватила пожилая женщина.
— Ничего, будут у нее свои дети, попомнит она хамство свое, — с надеждой продолжила молодая.
— Да кому такая нужна-то: ни кожи, ни рожи, зато наглости — хоть отбавляй.
У меня перехватило горло. Ведь есть же мне, что ответить, а слова — словно где-то в груди застряли. Они вышли на своем пятом этаже, бросив на меня напоследок торжествующий взгляд: вот, поставили на место хамку невоспитанную.
Я нажала кнопку своего седьмого и еле дождалась, задыхаясь, пока лифт снова откроется. Я вылетела из него, вставила — с третьего раза — трясущимися руками ключ в замок, кое-как открыла его, вскочила в дом, захлопнула за собой дверь и, потеряв последние силы, привалилась к ней. Да что же это за день такой сегодня?!
Я медленно разделась, побрела на кухню и рухнула на стул, опустив голову на руки. Сейчас нужно замереть и не шевелиться. Одно движение — и прорвутся-таки слезы. Вот тебе и прогулялась, вот тебе и успокоилась! Ведь это надо же: близким людям за несколько часов разноса не удалось довести меня до истерики, а тут — какие-то незнакомые, совершенно мне неинтересные особи оскорбили в лифте походя, и все — последняя капля. Да что же они все вцепились в меня сегодня зубами своими ядовитыми? Мне что, в ответ тоже рычать, зубы скалить? А еще лучше — не в ответ, а первой, чтобы они заранее боялись со мной связываться? Опять мне нужно вести себя, как все? Иначе заклюют, как белую ворону?
Я подняла голову и уставилась на пустое место между холодильником и кухонным уголком. Там было так же пусто, как у меня на душе. В какую-то долю секунды я вспомнила все те усилия, которые приложили сегодня разные люди, чтобы выкорчевать из меня всякие детские глупости — и оставить после себя пустоту. И вдруг — очень громко и отчетливо — у меня вырвались слова:
— Да оставьте вы все меня в покое! Вы слышите? Все! До единого!
И тут же мне стало противно. Голос какой-то бабий, надрывный. Докатилась-таки до истерики! Слава Богу, хоть никто этого не слышал. Нет, не буду я ни ужинать, ни читать. Спать пойду. Пусть этот день скорее кончится. Завтра будет лучше.
Ночью меня разбудил странный звук. Я проснулась мгновенно — только лишь открыв глаза, я была в полном сознании. Не было — как это часто случается — переходного момента, когда не можешь понять, то ли еще сон досматриваешь, то ли уже в реальность вернулся.
Я глянула на часы — полвторого. Вот нечего было в семь часов спать ложиться! Что мне теперь — до утра гулять? А работать я как потом буду?
И в этот момент я вновь услышала этот непонятный звук. Хлопок. Я замерла, прислушиваясь. Тишина. И через несколько минут — опять хлопок. Негромкий, но как же все ночью слышно! По-моему, форточка. И вроде на кухне. Может, дождь на улице? Ну вот, только пару дней и успела солнышку порадоваться. Я снова прислушалась. Да нет, ветра на улице вроде не слышно. Что же это хлопает? Нужно пойти посмотреть. Если это — форточка, лучше ее закрыть, а то сильнее хлопнет — стекла вылетят.
Я выбралась из кровати и поплелась на кухню. Почему-то я старалась передвигаться бесшумно. Наверное, потому, что ночью действительно все звуки кажутся ужасно громкими — пугающе громкими: скрипнет паркет под ногой — до потолка подпрыгнешь. Сделав несколько осторожных шагов, я замерла на пороге кухни, как вкопанная.
У окна, спиной ко мне, кто-то стоял. Ночь — так же, как и день — была безоблачная, и света луны вполне хватало, чтобы рассмотреть — в общих чертах — его силуэт. Мужчина. Невысокий, отнюдь не атлетического сложения, он стоял, вцепившись обеими руками в подоконник, и смотрел сквозь стекло куда-то вверх.
Какой-то крохотной — оставшейся не парализованной — частью своего мозга я понимала, что нужно что-то сделать. Кричать — нельзя; он еще придушит меня с перепугу, да и потом — если кто-то из соседей и прибежит на помощь (что весьма сомнительно), он уже к тому времени сбежит. Лучше тихо-тихо отступить, прокрасться на цыпочках к двери, открыть ее по возможности бесшумно — и бегом звонить к соседям, милицию вызывать. Нет, пока они проснутся и дверь откроют, он меня догонит. Нужно на улицу бежать, к телефону-автомату. Милицию, по-моему, без карточки можно вызвать. Мобильный в спальне остался, за ним возвращаться — страшно.
Удивительно, сколько мыслей успевает промелькнуть в голове за какие-то секунды в такой ситуации. Я знала, что нужно сделать, а вот ноги мои — нет. Они превратились в отдельное — в данный момент окаменевшее — существо, никоим образом не подотчетное голове. Мне так и не удалось сдвинуть их с места — так же, как и утихомирить грохочущее сердце. Сейчас он эту дробь барабанную услышит…
Он вдруг оторвал одну руку от подоконника, поднял ее, открыл форточку и — пристально посмотрев на нее пару секунд — резко толкнул ее назад. Значит, я все-таки не ошиблась — форточка хлопала. Но за этим звуком последовал и другой — новый. Короткий, судорожный вздох. Что он здесь делает? Чего он ко мне залез? Если воровать, так что же он с форточкой играет? Если бы с собой хотел покончить, окно бы открывал… На бандита он вроде не похож: хилый какой-то, да и стоит как-то странно — напряженно, но не прячась.
Он вновь уперся руками в подоконник, понурил голову и принялся чуть раскачиваться из стороны в сторону, тихо бормоча что-то вроде: «Что же мне делать? Что же мне теперь делать?». Вот черт, сейчас точно окно откроет и… Во всей позе его сквозило такое отчаяние, что я выпалила, не успев даже подумать, что делаю:
— Ты — кто?
Он резко крутанулся на месте и уставился на меня глазами в пол-лица. Уй, а если это псих какой-то? Сейчас схватит меня и со мной вместе из окна и сиганет — чтобы не так страшно было… Нет, вроде спокойно стоит. Он нахмурился, несколько раз моргнул… и вдруг еле различимые черты лица его сложились в маску чистейшей боли.
— Я? Уже никто.
И через мгновенье он исчез.
Глава 6. Разоблачение