Наш шеф — Александр Александрович — старше любого из нас, конечно, но ни облик его, ни манеры общения не вызывают желания стоять в его присутствии. В костюме и галстуке мы видели его всего лишь один раз — на банкете по случаю десятилетнего юбилея фирмы. И то только до тех пор, пока он не закончил произнесение обычной вступительной речи, после которой он — прямо у микрофона — стащил галстук через голову и с облегчением сказал: «Так, все, ребята, теперь отдыхаем». Ростом он невысок, чуть лысоват, чуть полноват, одет всегда в джинсы и то ли свитер, то ли футболку — по сезону. Но работать с ним просто замечательно: проблемы он видит издалека, всегда подскажет, как к ним подступиться, но и к мнению нашему прислушивается, и в тактической свободе не ограничивает. Совершил ошибку — исправь; не знаешь, как, — спроси; не можешь — найди того, кто сделает это за тебя; но если работа не сделана в срок — тогда держись. И как-то так само собой получается, что общение с ним строится на самом настоящем уважении. Он — единственный человек в офисе, которого все — даже за глаза — называют по имени-отчеству. Их, правда, пока выговоришь, язык сломаешь, поэтому все мы называем его Сан Саныч.
Так, неужели заметил, что я опоздала? Но у меня же никаких неоконченных дел с прошлой недели не осталось, и с утра меня никто не разыскивал… Может, я о чем-то забыла? Вряд ли. Что-то мне тон его не нравится. Ладно, сейчас узнаю.
— Да, Сан Саныч.
— Таня, мне только что звонили. В четверг приезжает Франсуа с новой коллекцией гардин.
Черт. Вот тебе и конец неприятностей на сегодня.
Обычно все — не столь уж частые — переговоры с производителями нужной нам продукции проводились по-английски, — для этого меня и на работу-то брали. Но узнав, что я говорю как по-английски, так и по-французски, Сан Саныч пришел в восторг. Теперь-то мы покажем этим французам, что тоже не лаптем щи хлебаем, теперь-то мы их обаяем. И неважно, что наш английский — уж никак не хуже, мы их и родной-то их речью уважим. Я была только рада такой возможности. До встречи с этим самым Франсуа Дювером.
— Сан Саныч, но он же по-русски неплохо говорит. Я ни в коем случае не отказываюсь, но мне кажется, что такую первоначальную беседу лучше Вам провести.
— А я ее и проведу, Таня, но только в твоем присутствии. Вдруг он напутает что-то, по-русски, а нам нужна четкая картина. Нам потом разбираться, что он хотел сказать и что мы поняли, совершенно незачем. И потом, ты же его знаешь. Он по-деловому разговаривать не умеет, ему же нужно кружева вокруг наплести.
— Вот именно.
— Так, Таня, давай без капризов. Дело есть дело, а если зарываться будет, осадишь его, как там у французов принято.
— А если он не понимает?
— Значит, осадишь по-нашему. Кстати, расширит свои познания в богатом и могучем.
— А потом Вы меня уволите за срыв важной сделки?
— Нет, Таня, я тебе потом выходной дам — за моральный ущерб.
— Ну конечно. Значит, я встречаю его в аэропорту и привожу в гостиницу; в пятницу перевожу Вам его предложения, затем сажаю его в такси — назад в гостиницу. Потом перевожу Вам материалы по его новой коллекции.
— Таня…
— Сан Саныч, о культурной программе даже не начинайте.
— А если он попросит?
— Я ему франкоязычного гида найду.
— А платить ему кто будет?
— Вы. Спишем на представительские расходы. Если я от него с нервным срывом слягу, Вам переводчика нанимать придется, — дороже станет.
— Ну ладно, ладно, что-нибудь придумаем.
— Когда он улетает?
— В понедельник вечером. На самолет тоже ты его посадишь.
— Значит, во вторник — у меня выходной.
— Если всю коллекцию переведешь. Мне же нужно знать, о чем с ним говорить, в понедельник-то.
— Все основное — переведу, а детальное обсуждение заказа все равно по электронной почте пойдет.
— Тань, ты знаешь, за тебя я в жизни спокоен.
— Спасибо, Сан Саныч.
Все. Пропала неделя. Чтобы понять, в чем состоит проблема с Франсуа, нужно увидеть его и хоть с полчаса с ним поговорить. Нет, сейчас я даже думать об этом не хочу. Сейчас мне придется убить два дня на то, чтобы подготовить все материалы по имеющимся у нас гардинам и аксессуарам к ним. Чтобы посмотреть, что из них можно — и разумно — заменить на новые модели, которые привезет Франсуа.
Разговор наш с Сан Санычем, похоже, многие слышали. В нашей комнате меня встретили сочувственные взгляды. Вот спасибо, помогли, — а то я сама не знаю, что меня уже можно начинать жалеть. Ладно, спокойно. Они-то здесь причем?
— Галь, возьмешь на себя моих клиентов до конца недели?
— Да уж поняла.
Так, радости особой в голосе ее не слышно, но уж извините, на работу меня-то переводчиком брали. Можно подумать, я этого Франсуа сюда вызвала, чтобы от ежедневной рутины отлынивать. Если уж очень хочется, пусть на него и дуется.
До конца рабочего дня — полтора часа. Начинать возиться с гардинами, или лучше завтра, на свежую голову? Да нет, надо хоть план действий сегодня составить, а то завтра опять что-нибудь на голову свалится. Так, сначала — что у нас вообще есть, затем — что с чем комбинируется, а потом — проанализировать спрос… Черт, я этими гардинами последний раз месяца два назад занималась. Ну, ладно, поехали, главное — начать…
Вот так и закончился этот день. На работе я, конечно, задержалась, — и вовсе не порядка ради, не бросать же то, что начала, на полдороге. Как и думала я утром, толкучки в транспорте уже не было, но пришлось все равно стоять.
И вот что интересно. В такое время уже не так люди с работы едут, как молодежь направляется гулять куда-нибудь. Вот как этот, например, юноша, который сидит прямо возле меня. Ну не может он с работы ехать, — мордочка слишком свеженькая. И вот все равно сидит — даже мысли в голову не приходит место уступить. Я, конечно, все понимаю: с нашей нынешней сумасшедшей жизнью за день все так устают, что к концу его с ног валятся. Оставим в стороне вопрос о том, кто — физически сильнее; согласна, негде мужчинам мускулы развивать в этой самой ненормальной жизни. Но ведь знают же, знают наши дорогие мужчины, что женщина едет с работы к плите, посуде, глажке, не говоря уже о детях с их домашней работой и неприятностями в школе. И что? И ничего — заблаговременно занятые места обмену и возврату не подлежат.
Кто-то слева от меня рывком открыл люк в крыше маршрутки. Ну вот, только снег сошел, а ему уже жарко. Хоть бы окружающих спросил — для приличия. Сидящий возле меня парень рефлекторно вскинул голову и глянул на меня. Ну смотри-смотри — твоя будущая жена тоже однажды так стоять будет, из последних сил за поручень цепляясь.
— Девушка, присаживайтесь, пожалуйста, мне скоро выходить.
Я что, так плохо выгляжу? Голова моя сама собой качнулась из стороны в сторону, отказываясь. Черты лица расползлись в вежливую улыбку, да так и одеревенели. Что же это творится? Если мне уже в понедельник место уступают, на кого же я буду похожа в пятницу, после двух дней общения с Франсуа? Так, глядишь, скоро «женщиной» в транспорте называть начнут. В спортзал, что ли, походить?
— Да нет, спасибо.
— Садитесь-садитесь, уступить место такой красивой девушке — одно удовольствие.
Что ему от меня нужно? Этого мне еще не хватало, после работы-то. Так, где там моя — уже слегка запылившаяся — маска «Осторожно, злая собака»? Вскинуть одну бровь, вздернуть подбородок, чтобы за поручень цеплялся, вставить в глаза — как линзы — надменность и холодно эдак:
— Благодарю Вас.
— Да не за что. — Парень снова вставил в уши наушники, и взгляд его сделался отрешенным; он уже вновь погрузился в мир… того, что бы он там ни слушал.
Тьфу. И надо было оборону раньше времени выстраивать? На всякий случай, я повернула голову к окну, словно наблюдая за мелькающими за ним картинами вечерних городских улиц. В них всегда есть что-то завораживающее; словно художник крупными мазками набросал выступающие, освещенные части, а что в тенях скрывается — сам додумывай. Но на самом-то деле, я быстро вгляделась в свое отражение в окне. Да нет, вроде на изможденного инвалида пока не похожа. Чего же он тогда место уступил-то? Может, настроение у него хорошее, к девушке на свидание едет, и со всем миром готов радостью своей поделиться?