В отчаянии я глянул на Галю… и вот оно — спасительное решение. Главное — отвлечь внимание неистовых мустангов. На столе у Гали исходила парком чашка кофе. Для Татьяны этот запах — словно валерьянка для кота.
Я метнулся к столу со спасительным напитком, занял стратегическую позицию — присел так, чтобы голова моя оказалась на уровне чашки, а чашка — на прямой линии между мной и Татьяной — и подул. Галю тоже, конечно, зацепило, но это — такое дело: мало ли кто дверь открыл, и сквознячком потянуло. Она даже глаз от экрана не отвела.
Татьяну же словно током электрическим ударило. Она резко выпрямилась, голова ее рывком повернулась в сторону божественной амброзии, глаза засветились фанатическим блеском. Слава Богу, она сегодня не завтракала! По-моему, она об этом тоже вспомнила.
Она тут же встала и направилась к кофеварке. Я решил остаться на своем посту у компьютера, на всякий случай, не бегать же за ней туда-сюда! Она сварила кофе, повернулась лицом к комнате, прислонилась к столу и сделала первый глоток. Зажмурилась — нужно было за ней пойти; точно мурлычет сейчас от удовольствия, как кот. Она неторопливо вернулась к своему столу, села и принялась — медленно-медленно, маленькими глоточками — отхлебывать черную жидкость. На лице ее расплылось выражение полного довольства миром; что-то из серии: «Ах, семь бед — один ответ».
Вдруг она вздрогнула, моргнула и — не успел я даже охнуть — нагнувшись, нажала что-то на системном блоке. Уй…
Ты смотри, заработало. Определенно, на магические деяния Алеши она обращает больше внимания, чем я.
И в тот момент я понял, что у меня есть небольшая передышка. Я заработал ее — непосильным трудом! Сегодня еще и полдня не прошло, а я уже весь взмок. С такими темпами меня не то что надолго — меня и до вечера не хватит. Правду говорят, что нужно прислушиваться к поговоркам — они являются плодом человеческого опыта. «Понедельник — день тяжелый». Это я слышал не раз. Не каждый, слава Богу, понедельник, но почему-то, когда на тебя со всех сторон валятся проблемы в любой другой день, это не вызывает такого прилива чувств. Пойду-ка я посижу в уголке. Вон уже бумажками зашуршала, мышью заерзала — до обеда, надеюсь, доживем без катаклизмов.
Дожили. И даже обед пережили. Интересно за ними во время обеда наблюдать. Я уже давно заметил, что у большинства людей настроение, моральный дух, работоспособность — а ведь далеко не все киркой или кузнечным молотом работают — напрямую связаны со степенью наполненности желудка. Споров нет, еда абсолютно необходима для жизнедеятельности организма; в этом смысле организм человеческий химическую фабрику напоминает. Но что же они столько столетий спорят: что, мол, первично — дух или тело? Что же из них может быть первичным, если живут они в обнимку? Разъедини у человека душу с телом, и что получится? Душа — объект эфемерный, ей оболочка нужна, чтобы на земле удержаться, иначе взлетит к высотам, как пар невидимый, да и развеется там. А тело без души рухнет, как дом, из которого главную несущую стену изъяли. Вот так и получается: нашла душа свое тело, устроилась в нем, да и запустила все нужные химические процессы. О чем спорить-то? Точно так же можно спросить: «Кто важнее — дом или хозяева?». Не существует их друг без друга. Дом без хозяев зданием станет, а хозяева… чего же они тогда хозяева?
Ладно, это я отвлекся. После обеда они все подобрели, глаза загорелись благодушием, умиротворением, чувство единства появилось, и, конечно, терять его не хочется: кто-то и предложил всем вместе в конце недели в кино сходить. Как же важно нужную идею в нужный момент высказать — вот и рождаются тесные, сплоченные коллективы; вот так и достигаются наилучшие результаты с наименьшими потерями энергии на убеждение… напомнил я сам себе. Кстати о потерях, что это моя Татьяна занервничала? Она что, с ума сошла? Кто же это пойдет в пятницу, после работы, в кино? Сама ведь еле домой доползает — с одной мыслью: выспаться. Ах, да, ей ведь в субботу к подружке на день рождения идти. Да, не любит она становиться перед выбором, не любит. Ей бы так, чтобы везде поспеть, во всем приятном поучаствовать — или уж пусть за нее судьба решает. За нее и решили. Ничего, Татьяна, посмотрим мы с тобой этот фильм позже, но зато дома, в уютном кресле — так и мне спокойнее будет.
Когда после обеда ее вызвал к себе шеф, я даже обрадовался. О конфликтах в таких разговорах можно не беспокоиться — уважает она его, да и есть за что. Очень умная личность. Все дела в голове держит — и не просто память у него хорошая; из этого невероятного скопища информации постоянно у него идеи интересные рождаются. А дальше еще лучше: ни одна идея в устах его приказом не звучит — он ею перед подчиненным, как морковкой, помахивает, чтобы у этого подчиненного глаза разгорелись, и потом ему нужно всего лишь добавить: «Давай, вот так попробуй». И дает попробовать, ежеминутным контролем глаза загоревшиеся не тушит…
Я сначала даже идти за Татьяной к нему в кабинет не хотел — тесно там так, что мне и приткнуться-то негде — но потом передумал. Нужно послушать, что он там еще придумал; если развивать его идею придется, лучше мне понимать, о чем речь. Я у двери постою: там и слышно все будет, и она — прямо у меня перед глазами. На всякий случай.
Не успел я еще подойти к двери, как услышал: «Франсуа». Ого. Когда он там приезжает? В четверг? Значит, на интенсивную терапию у меня есть два дня. Не густо. Случай уж больно тяжелый. А уезжает когда? В понедельник. Значит, перерыв будет — на выходные; ничего, восстановимся. О, молодец, во вторник выходной отвоевала. Ладно, не в первый раз нам от этого типа отбиваться.
Не могу сказать, что Франсуа Дювер мне нравится, но почему он ее в такую депрессию вгоняет — это выше моего понимания. Встречались мы с ним одновременно — я при всех разговорах, конечно, присутствовал, иногда даже рядом с ней становился, чтобы за ним понаблюдать, вряд ли пропустил что-то за спиной. Не понимаю. Мне он напоминает муляж: гамбургер такой на магните, который на холодильник крепят. Глянешь на него — слюнки текут: яркий, сочный, аппетитный… А прикоснешься — пластмасса пластмассой. Ведет он себя безукоризненно: вежливый, улыбчивый, галантный, да и дело свое знает, время рабочее на пустую болтовню не слишком тратит. Чего же она так злится? Ладно, в четверг еще раз присмотрюсь.
Она уже, конечно, причислила себя к лику мучениц международного бизнеса. Вон сидит — надулась, как мышь на крупу. С Галей уже, естественно, договорилась, всю текучку на нее перебросила, а подготовкой документов для встречи заниматься нам ох как не хочется. Судя по ее лицу, ей сейчас хочется заснуть и проснуться ровно через неделю, чтобы Франсуа просто ручкой перед самолетом помахать. Так, это нужно поломать. Если она сейчас делом не займется, то нервный срыв ей обеспечен до его приезда. Главное — начать, главное — начать, Татьяна… Затем подключится упорство. Жить по расписанию она, конечно, не умеет; поэтому ей труднее всего между большими делами. Начало таких дел ей лучше не планировать — обязательно все переменится. Если окна решит в субботу помыть — в субботу будет дождь. Если в парикмахерскую решит в среду пойти — все кресла будут заняты. Если поход в банк на пятницу запланирует, чтобы кредитку перевыпустить — там сбой в компьютерной программе обязательно будет. Ей на все время нужно — чтобы созреть, прийти в нужное настроение: вот прямо сейчас — или никогда. И тогда у нее все получается, любое дело словно само с места сдвигается. Но если уж она начала что-то — дальше за нее можно не беспокоиться: обязательно закончит, не выдохнется, не бросит на полдороге, не отложит. В этом отношении она — словно бульдог: если уж вцепилась во что-то зубами, то не успокоится, пока не дожует.
Так и есть, с работы ушла, когда все первичные материалы на завтра подготовила. На полтора часа позже всех. Точно бульдог. Или тетерев. Когда она вот так работает, ничего вокруг себя не слышит и не видит. Клацает, клацает, клацает, мышью по столу возит — и вдруг замерла. На экран нахмурилась, губы поджала, потом покачала головой, хмыкнула, губами пожевала, за нос себя подергала, и опять что-то клацает.