Вместе с ангелами мы отправились в главный храм. Амато уговаривал меня остаться.
– Нельзя тебе в храм, – он заправил мне прядь за ухо. – Ты все равно ничего не запомнишь.
Я перехватил его руку, когда он хотел поправить другую сторону прически.
– Я должен. Феликс был моим другом.
Кое-что я таки запомнил. Например, запомнил, как сравнивал ангелов Амато с нашими, Гильдонскими. Наши были мельче. И их фигуры казались… светлее, что ли? У всех белые волосы. Одежда тоже. Так уж требовала наша религия.
Порой и среди ангелов рождались брюнеты, но они стыдились это, как женщины – своей наготы. Они красили волосы, глаза заговаривали, чтобы разогнать меланин, всю жизнь пользовались отбеливающими масками.
Прибывшие ангелы казались естественнее. Из-под белой кольчуги могла выглянуть черная рубашка, а брюки так и вовсе у всех были цветные. Оттенки, правда, блеклые, но хоть так.
И вели они себя свободнее. Не стеснялись своего заразного смеха, обнимались, целовались.
И носили оружие, о чем наши и думать не могли.
После Реставрации я почти ничего не помнил. Стоило мне перешагнуть порог храма – и память как отбило.
Помню лишь какие-то зеленые свечения, ветер прямо в здании, и запах ладана.
Почему-то помню, как спросил брата Амато:
– Почему наши ангелы вам помогают?
– У нас ‘азная культу’а, но мы не в’аги. Мы помогаем д’уг д’угу если можем.
– И в этом ангелы умнее людей, – добавил Амато.
Я кивнул и заметил, что на словах Амато не причисляет себя ни к ангелам, ни к людям.
Пришел я в себя задолго после того, как вышел из храма. Во всяком случае, я уже лежал на груди Амато, а тот в свете канделябра читал очередную книгу.
– Как мы сюда попали?
Комната моя. Знакомые яркие обои – совсем не некромантские. И кровать тоже моя – с пурпурными одеялами и навесом в виде балдахина.
А я жил далеко от здания гильдии.
– Госпожа Мокрица рассказала, как добраться. А то кабинет Коршуна изрядно погромил.
Сперва я хотел рассмеяться со словосочетания «Госпожа Мокрица», но то, как Амато сказал о Феликсе, меня насторожило.
– Он? – я свесил ноги на ковер.
– Я никогда ничего не ломаю, – Амато выделил слово «никогда» и опустил книгу.
– А трещины на стеклянном шкафу?..
– Будет шишка.
Я притянул его за плечо. Тот вздохнул, отложив книгу, и поспешно сел передо мной.
Пальцами я легко прощупал его затылок. Уже шишка, чего уж там.
Амато одел одну из моих ночнушек. Немного висело на нем. Надо завтро помочь ему с вещами переехать ко мне.
Движимый мрачной догадкой, я обернул его спиной к себе и, приобняв, расстегнул все пуговицы. И ткань потянул вниз.
– О боги…
Я медленно ползал взглядом по его спине. Одни синяки да царапины.
– Я достаточно ловкий, так что серьезных ран нет.
– Ты самый ловкий.
Я как можно невесомее прошелся пальцами над повреждениями.
– Ты самый изворотливый.
Я повернул его подбородок к себе и поцеловал в краешек губ.
– Самый юркий.
Я наступил ногой за край его штанины и заставил Амато пересесть себе на колени. Черт, он реально воздушный.
От такого движения штаны легко сползли.
– Ты мой ангел.
Когда на нем совсем не осталось одежды, я придвинул канделябр ближе к нам и внимательнее всмотрелся в чужое тело.
– Жутко, правда?
Амато обнял себя за плечи и содрогнулся, когда я коснулся губами места, где должны были начинаться крылья. На уровне плечей из фарфоровой кожи торчали два почерневших отростка. Я видел – Амато старался не двигать ими, пока я смотрю, но он мог, и это действительно вызывало мурашки. Но не от остатков крыльев, нет. А от осознания, что пережил Амато, когда терял их. А терял ради большей цели.
Ради меня.
– Как они выглядели?
Амато не отвечал минуту. Я подумал – давит ком в горле.
Как вдруг из отростков потянулся фантом. Он тянулся и разрастался, как краска в воде. Обрастал перьями, тянулся вшись, ввысь, вдоль. Я удивленно вскинул брови.
– Русые?
– Правильнее сказать, коричневые. У брата, конечно, светлее.
Амато недоуменно покосился на меня, когда я засмеялся.
– Черт, на них даже узоры были.
Я провел пальцами по иллюзии. Амато позаботился и о ее тактильной составляющей. Перья на ощупь казались шелковистыми и упругими.
В одном месте я слишком сильно надавил на перо, и бородки с тихим шуршанием разошлись, порвав перо. Назад он не сцеплялись.
Амато, едва пряча улыбку, взглянул на меня притворно обиженно.
Я нежно взял кончик податливого крыла и оттянул в сторону, расправляя. Продолговатое и огромное, оно закрыло собой вид на всю комнату. А стоило Амато расправить два крыла по обе стороны от меня – я ощутил себя защищенным от всего мира. Здесь, среди перьев и коричневых узоров, хотелось остаться навсегда.
– Они великолепны, – я в последний раз провел щекой по перьям, прежде, чем иллюзия исчезла.
Без них Амато, казалось, уменьшился раза в три.
Тот грустно кивнул.
И я не нашел ничего лучше, чем схватить его за шею и обронить на матрас.
– Но знаешь, без них ты милее. Такой мелкий и домашний. И мой. Не улетишь.
Он взглянул на меня снизу вверх и улыбнулся так искренне и весело, как не улыбался никому прежде за два года. Я следил, я знаю.
Теперь он всецело принадлежал мне. Нежные улыбки – мои, серые глаза – мои, хриплый голос – мой; мои даже непонятные, запутанные мысли под русой копной – разумеется, тоже моей.
И я его. Всецело. Пусть забирает, мне не жалко – лишь бы держал при себе и никуда не отпускал.
Амато оказался солидарен с моими мыслями. Пометил шею, оцарапал лопатки. Впился в губы, будто в них заключалась сама суть жизни.
Жаркие поцелуи очень быстро вызывали томный жар. И взаимное возбуждение. Движения стали поспешнее. Амато запутывающимися пальцами расстегнул мои пуговицы. Отправил в полет рубашку. Там их нагнали штаны.
Даже подготовка – и та прошла импульсивно. Мы целовались много, очень много. Амато словно пытался растопить свой двадцатилетний холод. И ему удавалось.
Амато приподнялся, опираясь на мои плечи, и грациозно насадился сверху. Головка послушно исчезла в его теле.
Он вдруг резко остановился и закусил губу.
– Если больно или приятно – не смей молчать, – прошипел я.
Он уж слишком быстро кивнул.
Сменил позу – пододвинулся чуть ближе, сменил угол. И продолжил насаживаться.
На сей раз медленнее, зато увереннее.
Я вскинул бедра и от неожиданности он хрипло – как умеет только Амато – коротко вскрикнул.
На секунду мы замерли оба. А потом, кажется, Амато уловил кайф.
Приподнялся и опустился. Повторил движение. Войдя в ритм, он откинул голову и провел тонкой ладонью по моим волосам, шее, спине, груди – прямо напротив взбесившегося сердца.
– Че-е-ерт, – простонал он.
Я слегка прикусил кожу на его руке – та как раз покоилась на моем плече – и улыбнулся в нее.
Остановив движения, я опустил ангела на живот.
– Нет, не так, – проскулил он.
Конечно, так я видел шрамы. Но я хотел их видеть.
Я соскользнул вдоль спины Амато и потянулся руками к его ладоням. Наши пальцы переплелись.
– Так, – отрезал я, прикусил нежную кожу на шее и продолжил ритм.
Господи, как он извивался. Как он кричал. Надрывно, хрипло. Как жарко он шептал мое имя.
«Рей».
«Р-рей».
«Ре-э-э-эй…».
А я молчал. Только когда оргазм добил – выгнулся дугой, закрыв глаза, и прошептал так тихо, что не услышит ни один человек – только Амато:
– Ангел мой…