– Рей, ты что, совсем чокнулся?
Я не ответил, лишь наблюдая за Амато. Тот из-под лоба покосился на подошедших некромантов.
Феликс вел под уздцы свою кобылку на пару с моим Мракобесом. Конь, дурачина, ревниво запыхтел на Амато в моих руках – лишь русая челка то и дело развевалась от его дыхания.
Позади шагала женщина, столь серая и морщинистая, что получила от нас имечко Мокрица. Приблизившись, она окинула цепким взором мой трофей, сощурилась и без объяснений сделала несколько пассов перед лицом одернувшегося Амато.
– И все-таки, ты придурок, Рей, – продолжил наседать Феликс, когда тело мечника окончательно расслабилось . – Ладно, ты всегда был придурком. Но о своем голубке ты не подумал?
– Ему больше нет места среди мечников, – Мокрица сложила руки на груди.
Я всем телом дернулся, чтобы голова Амато упала мне на грудь. От сердца по жилам разлилось приятное тепло. И никто меня не заставит из-за этого чувствовать себя виноватым.
Я ответил как можно тверже:
– Выйди он за того ублюдка, вряд ли бы продолжил карьеру.
Феликс принял на руки Амато, пока я взбирался на Мракобеса, а потом помог мне примостить его безвольное тело рядом. Нда, ехать сегодня придется медленнее обычного.
Я оглянулся проверить коня Амато, но мечников уже и след простыл. Зато я поймал взглядом глаза Мокрицы. Я знал этот взгляд. Она прислушивалась к магическому фону, напрочь забыв о Феликсе. Тот, готовый ехать, уже поджидал ее у коня.
– Он странный, – женщина сощурилась, пуще прежнего натянув морщины на ее лице.
Серая рука потянулась к лицу Амато, и я как бы невзначай дернул поводья дернувшегося коня.
Но все же она понятливо кивнула и вернулась к коню Феликса.
Заклятье Мокрицы продержалось до нашего прибытия в город, так что Амато я заносил в здание Гильдии все так же на руках.
Я бы отвел его к себе домой, но тут его хоть приведут в порядок.
Это может показаться шуткой или оксюмороном, но среди некромантов добрая треть – профессиональные врачи. После гильдий травников и врачевателей мы были первыми в городе по качеству медицинских услуг. Правда, живой клиентуры это не прибавляло. Чаще на огонек залетали вампиры да зомби.
В гостинной, когда Мокрица исчезла, чтобы позвать дежурного медика, Феликс наклонился к моему уху и прошелестел так тихо, что доносились только отдельные звуки:
– Что почувствовала Мокрица?
– Ого, – протянул я, кладя безвольное тело Амато на диван. – Эта баба умеет чувствовать?
– Ты понял, о чем я, Рей.
Я замер.
Амато лежал невинно, словно ангел. Он далек от магии, в нем нет ее ни капли. Во всяком случае, все эти годы я так думал.
– Его магия… специфична, – его голос опять затих до шепота. – Амато – не человек, Рей. Он…
– Понятно! – оборвал я.
Феликс опешил, но говорить перестал. А я смотрел на лицо Амато, знакомое до последней морщинки, до боли и думал: как я не замечал его магии раньше?
Я же следил за каждым его движением.
– Как же ему удалось это скрыть? – Феликс словно прочел мои мысли.
Но я все равно его поправил.
– Неверная постановка вопроса. Насколько сильной была его мотивация, чтобы это скрыть? Зачем ему это?
Феликс дернул меня за шкварки и прижался своим пухлым носом к моему.
– Рей, если глава узнает – Амато вышвырнут. Таким не место среди некромантов.
– Если узнает, – я похлопал Феликса по спине так, как обычно делал он сам.
С лестницы мерно, словно волны, начали прибиваться звуки шагов.
Насторожившись, мы услышали бормотание Мокрицы и периодическое мугыканье одного из наших лучших медиков. Имя его, особенно с учетом профессии, звучало откровенно так себе – Коршун.
Откуда кличка эта взялась, мы не знали – она появилась задолго до нашего появления в Гильдии, если и вовсе не рождения.
– Никто не узнает, – прошипел я.
– А Мокрица?..
– Никто. Не. Узнает.
И дверь распахнулась. Коршун вошел вальяжно, как герой – в захваченный банк, а из-за его спины выглянула седая голова Мокрицы. Серые руки цепко держали коршуново добро.
– Так, так, так, – старик причмокнул и засеменил к Амато. Был Коршун стар, хром на обе ноги, и когда двигался, так сильно раскачивался, что, казалось, сейчас развалится.
А черные одеяния и талисманы – это уже для его имиджа. Порой нам, ребятам из гильдии, казалось, что даже проплешина – часть образа.
Но, несмотря на внешний вид и маразматические шуточки, дело свое Коршун знал и считался одним из самых опытных медиков в Гильдоне. Даже ребята из Гильдии Врачевателей порой были ему не ровня. И то, что сегодня его смена, – огромное везение для нас.
– Вот он какой, этот пресловутый голубок…
По мне в ужасе разбежались мурашки, но Коршун, увидев мое лицо, лишь хохотнул, и меня попустило – да он с меня просто стебется, старый хрен.
Мокрица тем временем всучила мне любимую чашу Коршуна с искусной резьбой снаружи и какой-то вонючей жижей внутри. А второй рукой она ткнула Феликсу в грудь саквояж с лекарствами.
Феликс почтительно кивнул старухе и вежливо принял ношу за ручку, тотчас едва не согнувшись пополам от ее веса.
Мокрица притворилась, что не расслышала витиеватых матов и немощно устроилась на диване, в ногах Амато. Нда-а, эти немощные еще нас переживут, отвечаю.
– Эй, голубушка.
Коршун похлопал Амато по щекам, разгоняя чары. Когда тот разлепил стеклянные глаза и едва слышно застонал, Коршун вслепую потянулся ко мне, и я вставил в его распахнутую ладонь кубок.
Тот приставил чашу ко рту пациента.
– До дна хлебай.
От запаха Амато на долю секунды скривился, но противиться не стал. Пока он послушно пил, Коршун придерживал его за затылок своей черной, когтистой лапой. В такой ситуации даже я бы струсил, не говоря уж о непривычном к такому ангеле.
Но чувства вина как не было, так и не будет.
С Амато сняли рубашку, обнажив остатки раны. Я приготовился поймать момент, когда тот обернется ко мне спиной, чтобы проверить свои догадки, но Амато, как на зло, прижался лопатками к спинке дивана.
Дальше Мокрица с Коршуном начали его осматривать и околдовывать. Попутно они о чем-то переговаривались, фигурировали кучей терминов, непонятными словами и в какой-то момент я засомневался, не перешли ли они на какой-нибудь другой язык.
Из того, что мы с Феликсом поняли, Сайлас – «рукожоп и кретин», Амато – «самоубийца и псих», про себя вообще промолчу. Но главное…
– Он пока перекантуется тутай. Два-три дня.
Амато побледнел. Но опять ничего не сказал. Видимо, о мастерстве Коршуна он наслышан, иначе просто бы сорвался.
Коршун напоследок колдонул что-то над раной, хмыкнул и, наконец, поднялся на ноги.
– Можешь ходить, но старайся не перенагружаться. Инструкции по поводу еды дам Рею – посидишь на диете месяцок.
И потеряв к Амато всякий интерес, они с Мокрицей собрали вещи, и защебетали с такой радостью, будто вовсе не осматривали раненого, а смотрели оперу. Коршун отобрал из дрожащих рук Феликса саквояж и, легко виляя им, удалился прочь.
Мокрица кивнула нам сивой головой, чтобы мы последовали за ней.
Феликс стрелой вылетел следом, оставив дверь раскачиваться.
А я не ступил и шагу – замер в полуобороте.
– Как ты себя чувствуешь?
Амато поднял на меня коричневатые из-за окружения глаза. В них не было ни злости, ни обиды, ни боли, но…
– Пожалуйста, Рей, уйдите.
Привычная фраза. Он всегда так заканчивал наши короткие разговоры. Правда, раньше это называлось «У меня дела» или «Я забыл потушить свечу дома».
– Можешь опять сказать, что живот болит, чего уж там.
Он с головой спрятался под одеялом. Мое сердце болело так, будто его сжал неумелый хирург во время прямого массажа.