- Работа?
- Она самая.
- Послушай, ты, кажется, врач, так?
- Да нет, всего лишь медсестра в хосписе.
Он понимающе кивнул. Больше о работе мы не разговаривали.
Ближе к вечеру, когда солнце устало опускалось к горизонту, мы шли по мощеной плиткой дорожке к станции со знакомыми троллейбусами. Я держала руку у лица, закрываясь от по-настоящему ярких лучей небесного светила и рассказывала о своих впечатлениях о фильме, который мы сегодня посмотрела. Алекс понимающе кивал и смеялся над глупыми сюжетными поворотами, которых было бесчётное множетсво. Российские комедии, как всегда, радуют.
В какой-то момент Динозавр остановился и выудил из кармана нечто круглое на цепочке. При ближайшем рассмотрении это оказался кулон в виде таблетки с выгравированной сзади химической формулой гормона счастья - серотонина. Это была настолько неожиданная и милая вещица, что я совершенно забыла как реагировать на подобные радости.
- Спасибо большое, такая милота. Мне кажется, я подобного не заслужила.
- Это ещё почему?
- Ну знаешь, я ужасный человек. На пример, помнишь про так любезно одолженные тобой перчатки? Я намеренно забыла их сегодня.
- Какой ужас. - Андрей состроил наигранно шокированное выражение лица. Ты, наверное, ещё и чай холодной водой разбавляешь?
- И пью без сахара. Зелёный.
- Боже, с кем я связался?
- Арестуйте меня, офицер.
Андрей сделал вид, что набирает номер психиатрической больницы и требует забрать сумасшедшую девушку по такому-то адресу. Как раз когда он договорил, подъехал ожидаемый троллейбус и, бросив «Карета подана», Динозавр пропустил меня вперёд, а затем запрыгнул следом.
Свободных мест осталось мало, но пара кресел последнем ряду буд-то бы дожидалась именно нас. Солнце опустилось уже настолько низко, что только некоторые, особенно яркие, его лучи пробивались из-за горизонта. Мой рыжий отливал розовым и это приводило Андрея в дичайший восторг. Он был уверен, что мне очень идёт этот цвет. По его мнению, мне вообще шло всё. “Кроме других парней, разумеется.”
На его восхищение я только кивала и рассказывала, что всю жизнь хотела покраситься в чёрный. Я никогда не признаюсь, что предзакатное солнце в его ресницах выглядит умопомрачительно.
***
Больница встречает меня запахом лекарств и недовольным выражением лица Интерна. Он удивлённо косится на болтающийся у меня на шее кулон в виде таблетки. Я никогда раньше не носила украшения, особенно на работе. Во-первых, это не удобно, во-вторых у меня никогда не было чего-то, что действительно хотелось носить не снимая. Видимо, пришло время что-то менять. Возможно, всё.
Но больше всего меня поразила не реакция Алекса, а напряжение, висевшее всюду. Над лестничными пролётами, в коридорах и даже столовой ясно чувствовалось, что что-то не так. Когда я одевала свой халат в каморке для медсестёр, там как раз завтракала одна из моих лучших подруг-коллег. Воспользовавшись возможностью всё разузнать, я достала из сумки свои любимые печеньки, принося жертву во имя истины. Подруга радостно забрала угощение и на вопрос о вчерашнем ответила:
- Ты наверное слышала, что к Ане должны были приехать родители. Её мать, если точнее. Жуткая женщина, никогда она мне не нравилась. Знаешь, когда я вижу её в этих своих строгих юбках и остроугольных очках, сразу думаю, что так могла бы выглядеть личная помощница Гитлера. Она приехала на такси – чёрный длинный автомобиль, похожий на катафалк. Выглядело жутко. Аня до её приезда бегала, как заведённая. Нервничала. Долго выбирала - что одеть и как собрать волосы. Ни кого из детей в этот раз не подпустила к созданию причёски. И не нужно так удивляться, ты же помнишь её мать, в конце концов.
- Как всё прошло? Надеюсь, с Аней всё в порядке.
- Ох, горе ты моё, садись и наливай чай - постараюсь рассказать всё, что знаю.
Тройняшки
Гулкое эхо раздавалось меж высоких тёмных скал, на очередной фотографии, лежащей на странице моей книги, веяло холодом и печалью. Люди всегда обходят подобные места стороной. Они пугающе завораживают, затягивают во тьму и не выпускают оттуда, вцепившись в жертву цепкими лапками привязанности. Я о людях, разумеется. Мы слишком быстро привязываемся, слишком быстро отпускаем и слишком долго отдаляемся.
Дольше не отдаляется даже сестра от нашей палаты после вечернего обхода медсестры. Она не любит уходить и часто ругается, что девочки и мальчики живут в разных комнатах. Марс, - мой брат близнец, - лежит тут же, но уже крепко спит, обняв руками подушку, и пуская слюни на приснившиеся образы. Хмурится и улыбается, смеётся, всхлипывает иногда, но не плачет. Он - моя полная копия. Моё зеркало, не нуждающееся в бережном отношении. Ненавидящее бережное отношение.