Опять он говорил не со мной. Наверное, ему что-то привиделось в абстинентной горячке. И он так бредил — стихами.
Его лихорадочный шепот пробирал до дрожи. Словно жалобный стон одинокого призрака.
Призрачный голос умолк. Я вышел в коридор, сел на кушетку, привалился к стене. В голове было пусто. Вообще ни одной мысли, только беспросветная мгла. И тоскливый отзвук монотонного сигнала медицинского монитора в ушах.
Потом зазвонил телефон.
Эдмунд.
— Как там твой подопечный?
— Стабилен.
— Хорошо. Это хорошо, — обрадовался Эдмунд. — Слушай, я дозвонился до Инны Чой. Она уже выехала в больницу. Ты ее встреть там, ладно?
— Ладно.
— Сам-то как? — поинтересовался Эдмунд. — Голос у тебя странный.
— Устал.
— Завтра отдохнешь, я тебе отгул дам, — пообещал Эдмунд. Великодушный такой, куда деваться…
— Ага.
Скорей бы уж оно наступило, это дивное новое завтра.
Закончив разговор с Эдмундом, я посидел еще минуту. Потом поднялся и пошел встречать Инну Чой.
Вице-директор «Апекса» прибыла в сопровождении двух невероятно рослых китайцев. Оба в черных костюмах, при галстуках. Лица им как будто с одного и того же будды лепили. А взгляд такой, словно в прицел смотрят. Референты-телохранители.
В обстановке провинциальной больницы Инна Чой и ее сиамские близнецы смотрелись совершенно чужеродными персонажами. Пришельцами какими-то.
— Добрый вечер, — сказала Инна Чой.
У меня не было никакого желания вести с ней церемонную беседу.
— Кому как.
Она посмотрела на меня очень пристально, выражение лица неуловимо переменилось. И тон разговора переменился.
— Про текущее состояние Петера Зильбера я уже в курсе. Мне нужно поговорить с его лечащим врачом. Знаете его?
— Встречались.
— Можете его сюда пригласить?
— А может вас сперва к Зильберу отвести?
— Нет. — Инна Чой была категорична. — Не сейчас. С Зильбером я поговорю завтра, когда у него голова прояснится.
Вот так, значит.
— Все-таки он был прав.
— В чем он был прав? Чего он вам наговорил?
— Он сказал, что вам не он нужен. Не тот человек, которого зовут Петр Серебряков. Вам требуется маэстро по имени Петер Зильбер. Точнее его гештальты.
— Ах вот оно что…
Я заметил вспышку за стеклами ее очков. Отблеск эмоций, тщательно скрываемых под маской эталонной бизнес-леди.
— Вы меня удивили, Ангел, правда. Не ожидала, что вы окажетесь настолько эмоционально восприимчивы. Впрочем, как раз в этом и заключается главный талант нашего маэстро — он умеет задевать людей за живое. Тем или иным способом. — Она улыбнулась — еле заметно, лишь уголками губ. И вроде как с грустью. — Только видите ли в чем дело: маэстро — творческий человек, он живет в мире собственных фантазий, что с реальным миром соотносятся лишь отчасти. И этот диссонанс заставляет его страдать — по-настоящему. Думаю, поэтому он так хорош в своем ремесле.
Инна Чой сделала паузу, предоставляя мне возможность что-то добавить. Но что я мог ей сказать? Воспроизвести дословно то стихотворное признание Зильбера, что я подслушал в его палате?
Я заглянул ей в глаза и понял — она знает. Она все это знает.
Черт, как все у них запутано…
— Поверьте, Ангел, мы справимся с этими осложнениями. Всегда справлялись, — сказала Инна Чой. — А теперь, пожалуйста, приведите ко мне того врача…
Новый гештальт Петера Зильбера, «Грезы Фауста», вышел точно в назначенный день. Маэстро лично присутствовал на премьерной презентации. Отвечал на вопросы репортеров, много улыбался. Будто совсем другой человек. Хотя у него только прическа немного изменилась: волосы были зачесаны на правую сторону лба — чтобы скрыть шрам, очевидно.
Презентацию я видел в трансляции. Инну Чой ни разу в кадре не заметил.
Говорят, «Грезы Фауста» — сильная штука. Временами даже жесткая. Кардинально отличается от тех сентиментально-романтических творений, что маэстро делал раньше. Бестселлер, понятное дело.