Значит, Норвегия - это и есть «заресничная страна». Пограничный шлагбаум опустился, как бы подмигнул, и она оказалась здесь.
Однажды Лютик изобразила интерьер гостиной на Таврической. Картины на стенах, концертный рояль, диван, этажерки, пуфики… Пространство тесное, но уютное, согретое теплом здешних обитателей.
Не только благодаря немногим акварельным краскам, но и многочисленным предметам возникает впечатление разноцветности. В этом живом и обильном мире человек никогда не почувствует себя одиноким.
Поселившись у Вистендалей, Лютик тоже решила запечатлеть интерьеры дома. Вот, например, угол домашней библиотеки: печка, большое окно, цветы в горшках… Цветы на подоконнике стоят тесно, как вещи в квартире на Таврической.
Отчего все же возникает ощущение заторможенности? Словно кто-то сказал замри устремившимся вверх кактусам и растениям. Синему и зеленому нет места в этом мире, а потому Лютик все нарисовала черной краской.
Разумеется, сына в Норвегию она не взяла. Во всех ее поездках Асик участвовал, но на этот раз он оставался с бабушкой.
Диковинными вопросами задавался философ Владимир Соловьев:
- А что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса? Смог бы он продолжать писать стихи?
Как тут не вспомнить Мандельштама?
«Мне кажется, - писал поэт, - смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено».
Следовательно, и жизнь Лютика нельзя представить без самоубийства.
Она и прежде не раз вмешивалась в естественный ход событий. Казалось, ну что ей стоит продлить миг удачи, но она целенаправленно шла на разрыв.
Неизвестно, как обстояло дело в других случаях, а на сей раз Лютик решила подготовиться.
Как бы перебрать в памяти некоторые звенья и, таким образом, приблизиться к концу цепи.
Были же в ее судьбе моменты не только мрачные! Ей довелось почувствовать себя и любящей женой, и страстной возлюбленной, и поэтессой.
Сейчас главные состояния ее жизни возвращались к ней одно за другим.
Ночь любви - о ней сказано в письме Христиана Вистендаля в Ленинград на следующий день после ее смерти - лишь упомянем.
Еще назовем проводы мужа до порога с поцелуем в щечку и пожеланиями спокойного рабочего дня.
Затем она села писать стихи.
В первом четверостишии Лютик обращалась ко всем своим мужчинам, а потом одним словом помянула Мандельштама: ведь это он в стихах о «Лэди Годиве» назвал город «проклятым».
Незадолго перед этим «тесный рай» она еще и нарисовала. Пространство домашней библиотеки на ее акварели вроде и похоже на жилое, но жить в нем невозможно.
Теперь сразу - в его кабинет. Перерыла ящик стола в страхе, что пистолет куда-то запропастился. Потом успокоилась, наткнувшись на холодную сталь.
Затем раздался выстрел.
Что тут началось!
Все закричали, забегали, загремели телефонные звонки.
Вскоре появился Христиан.
Дальше события развивались не менее удивительно.
Вистендаль положил ее тело на диван и взял фотоаппарат.
Реакция, конечно, неадекватная, связанная с острым состоянием минуты.
Что это такое, если не попытка остановить мгновение, предотвратить окончательный уход?
Вот и сейчас, на этих снимках, Лютик лежит на диване, как в гробу. Вокруг головы - много цветов. Больше всего их с той стороны, где располагается рана.
Кажется, фотографии отражают какие-то предпочтения. Что-то тут специально выделено, а другое, напротив, уведено в тень.
Почему, например, композиционным центром стали не губы и волосы, а брови?
Для читателя Мандельштама в этом нет ничего странного - в стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала?..» в центре тоже оказались брови.
Можно сказать, мы их узнали. Это они, «твердые ласточки круглых бровей», пусть и не названные поэтом, но уже готовые отправиться в путь…
И еще Мандельштам дважды упомянул ее рот. В страшное утро 26 октября 1932 года именно он стал точкой боли можно представить, «как дрожала губ малина…», «она открывала свой маленький рот…».
Глава пятая. Смерть Бозио
Первое посвящение Лютику это, возможно, единственные любовные стихи, начинающиеся словами о смерти.
Во втором посвящении эти предчувствия объясняются. Делается это не прямо, а через отсылку к стихотворению «Чуть мерцает призрачная сцена…»
Совпадений, действительно, много.
«Черным табором стоят кареты…» перекликается с «Я буду метаться по табору улицы темной…»; «Розу кутают в меха…» вызывает в памяти «За веткой черемухи в черной рессорной карете…»; «Медной пестряди кружки и мошки \ Театральный легкий жар..» - «А жизнь проплывет театрального капора пеной…»
Конечно, эти пересечения есть не что иное, как подсказки.
Скорее всего, Осипу Эмильевичу представлялось, что Лютик не та, за кого себя выдает.
Подобно обитателям квартиры 34, он тоже считал, что человек проживает несколько жизней.
Если Баруздина была жрицей египетской богини, то почему бы Лютику не быть Анджиолиной Бозио?
Это сейчас его подруга - человек с неопределенным статусом, а некогда все складывалось по-другому.
Известно, что в 1858 году итальянская актриса приезжала в Петербург на гастроли, произвела фурор своим пением, простудилась и умерла.
Похоронена здесь же, по месту скоротечной болезни, на Римско-католическом кладбище.
«Чуть мерцает призрачная сцена…» как раз Бозио и посвящено.
А стихотворение «Из табора улицы темной…» обращено к Лютику.
В нем Лютик проживает жизнь Бозио.
Поэт пытается угнаться за ее каретой, поймать легкий профиль, тень на стекле, но почему-то все время отстает.
Известие о гибели Лютика подтверждало, что «поэзия есть сознание своей правоты».
Вот почему, думая о ней, он каждый раз вспоминал Италию.
В стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала?..» промелькнуло слово «итальянясь».
В радиопьесе «Молодость Гете» поэт предложил читателю что-то вроде шарады:
«Южанка, потерявшая свою родину. Воплощение тоски по цветущему югу, но не итальянка».
Это о Лютике или о Бозио? Можно еще поспорить, чей профиль в отрывке отчетливей.
Не обошлось без отсылок к ранним стихам. Автоцитаты подтверждали, что круг замкнулся, сон стал явью, предсказание сбылось.