Глава 20.17
— Такой подойдет? — показал я Гению этот пейзаж в весеннем оформлении, чтобы там поменьше посторонних было.
Гений издал некий невнятный звук — и я уже было решил, что картина пустынного песчаного берега с массой бурно несущейся мимо него воды — с яркими отблесками солнца и звонкими всплесками в ней — не произвела благоприятное впечатление на его изысканный вкус.
— Отличный выбор! — выдохнул, наконец, он. — Я даже знаю, у кого он найдет особый отклик. Ну что же, с установлением связи мы покончили …
— Я хотел бы задать еще один вопрос, если позволите, — быстро остановил я его то ли перед окончанием разговора, то ли перед отлетом в запредельные эмпиреи.
— Конечно, мой дорогой Макс! — добродушно остался он рядом со мной. — Но давайте ограничимся одним: каждая минута моей задержки здесь отдаляет момент моего возвращения.
— Мы с Вами обсудили безопасность моей дочери и Игоря, — начал я осторожно, — но на земле остался еще один человек, у которого практически нет никакой охраны. Может, следует …
— О ком речь? — озадаченно перебил меня Гений.
— О Марине, — с Чувством невероятно неловкости напомнил я ему.
— А! — с облегчением отозвался он. — Мой дорогой Макс, я искренне тронут Вашей душевной заботой, но давайте вспомним ту аварию, о которой Вы мне рассказывали. До тех пор, в каждой ее жизни несчастный случай возвращал ее в исходную точку — и осечку он дал только в этой. Во многом благодаря вам, и затем ее защита только усилилась — согласитесь, после аварии прошло уже много лет, и повторов ее больше не было.
— Если Вы имеете в виду ее хранителя … — не хотелось мне верить в такую легкомысленность.
— И его тоже, — то ли опроверг, то ли подтвердил он мои сомнения. — Нисколько не умаляя его твердое намерение реабилитировать себя после допущенной в ее прошлой жизни халатности, замечу все же, что он — это защитный костюм, который прекрасно предохраняет человека от неблагоприятной внешней среды, но отнюдь не надевает сам себя на него.
— Люди меняются, — все еще не сдавался я, — и строптивость Марины …
— … прекрасно знакома руке, надевающей на нее этот костюм, — рассмеялся он. — Поверьте мне, во всей вселенной нет ничего, равного этой руке по убедительности — даже мне временами не под силу ей противиться. Но я благодарен Вам за этот вопрос — он дает мне возможность перейти к … нет, не волнуйтесь, не поручению, а моему последнему напутственному слову — о вашей безопасности.
Я насторожился. Откуда может исходить угроза мне здесь — в условиях полной изоляции?
От моих светлых, с позволения сказать, сослуживцев — после всех его разговоров о верных и преданных общему делу соратниках?
Из нашей цитадели — после заявления ее главы о моем грядущем назначении их главным представителем на земле?
С земли — после предоставления мне хода туда только в случае начала там самой настоящей катастрофы?
— Я не Вашу личную имел в виду, — развеял мои сомнения Гений, одновременно добавив, похоже, к моим координаторским обязанностям функции экстренной службы спасения. — Я все еще надеюсь, что до моего возвращения вам всем не придется предпринимать никаких решительных действий. Но наши оппоненты — настоящие профессионалы в провокациях и психологическом давлении. Если они только заподозрят в вас двойную игру, они могут попытаться взять вас на испуг — а Вы не хуже меня знаете, что существует только одна вещь, представляющая реальную угрозу для всех нас. Вы и наш дорогой Стас, я уверен, не поддадитесь давлению, а вот насчет Анатолия — в отношении Татьяны — и наоборот я допускаю некоторые сомнения. Поэтому ставлю в известность Вас, а Вы при необходимости передадите остальным — на время моего отсутствия аннигилятор больше никому не страшен. Кроме тех, разумеется, кто пустит его в ход — я перевел его в режим реверса. Так что до моего возвращения вы полностью и абсолютно бессмертны — используйте этот факт мудро.
С этими словами он исчез. Не стану скрывать, что я испытал облегчение — ответить я все равно ничего не мог. Причем, потрясло меня отнюдь не приобретение полного — хотя и временного — бессмертия, а абсолютное отсутствие отличия его от обычного частичного.
Нетрудно себе представить, что первой возродившейся у меня мыслью были мои обязанности. Которые ясно и недвусмысленно продиктовали мне решение оставить последнюю информацию Гения при себе. Передавать ее моим, с позволения сказать, соратникам было верхом безрассудства — полное отсутствие элементарной самодисциплины у них вполне могло подтолкнуть их — без всякой провокации со стороны правящих тиранов — на любую экстремальную выходку, а распылитель в режиме реверса ударит по сотрудникам нашей цитадели.
Закрыв вопрос неуместных откровений, я по несколько раз в день проверял, не открылся ли доступ на землю. Сами попытки отвлекали меня от тягостных мыслей о том, что родители юного стоика все еще не владеют информацией не только об очередном подарке Гения, но и о реальной угрозе жизни их сына. Постоянный же результат всех этих попыток приносил мне некоторое скоротечное успокоение — раз во мне нет надобности, значит, там все хорошо.
Пребывая, в отличие от меня, в блаженном неведении, Татьяна и ее хранитель — не говоря уже о карающем мече — определенно воспряли духом от отсутствия Гения и — со всем пылом изголодавшихся на диете любителей фастфуда — вернулись к своей типичной манере поведения. Типично мелочной, примитивной и эгоистичной, я бы сказал.
Если бы они не направляли свои выходки на меня, я бы вряд ли их заметил — как, впрочем, и все прочее, происходящее в офисе. Мое пребывание в нем начало делиться не на дни, а на периоды времени от одной попытки телепортироваться на землю до другой — от крушения надежд до их возрождения. И все проблемы ее светлых, с позволения сказать, радетелей показались мне на этом фоне еще более банальными и плоскими.
Сначала меня вызвал карающий меч. Я даже слегка удивился той поспешности, с которой он принял приглашение Гения ознакомиться с тактикой наших оппонентов. Нужно отдать ему должное, подумал я, профессиональные интересы всегда стоят у него на первом месте — и, как оказалось, вновь принял желаемое за действительное: даже безопасность его своры не шла для него ни в какое сравнение с уязвленным самолюбием.
Я мог только гадать, откуда он узнал о пристальном внимании Гения к Марине, но выводы из этого он сделал присущие как своей светлой натуре, так и самомнению мелкого князька. Только в его воспаленном мозгу могла родиться бредовая мысль, что Гения — Гения! — к Марине подослал, не добившись ее расположения своими силами, я — и исключительно для того, чтобы все же выхватить ее именно из-под его начальственного носа.
Он просто напрашивался на еще один урок — и в конце концов, Гений оставил ему доступ ко многим воспоминаниям, не ограничив их никаким специально оговоренным списком.
Я показал ему два образа Марины, как запомнил их сам: один — бурлящий жизнью — до чистки памяти; другой — брошенный на колени — после нее. И добавил, что эта отвратительная перемена в ней — дело рук его собственных хозяев, как и ее вечное заточение на земле. Единственное, что он счел необходимым выяснить — были ли это ее воспоминания; единственное, что его интересовало — как представить их заведомой ложью нашего течения.
Чтобы как можно быстрее прекратить очередную демонстрацию светлого фарисейства, я совершенно недвусмысленно объявил ему, что. Марина навсегда связана не только с землей, но и с тем, с кем она делила ее в незапамятные для нас обоих времена. Он опустился до угроз передать ей мои слова — в надежде, вне всякого сомнения, сыграть на ее гипертрофированной независимости — но меня, по правде говоря, это только позабавило: противопоставлять любые ухищрения карающего меча неотразимой харизме Гения было просто смешно.