Он проснулся на заре и отошел от стоянки. Вернувшись, он окликнул Тресси:
– Подъем, детка, пора в путь! Она шевельнулась и застонала:
– Не могу! Больно!
Рид присел рядом с ней и тыльной стороной ладони коснулся пылающего лба. На миг его черные глаза словно остекленели, уставясь в никуда. «Господи, – взмолился он мысленно, – только не это!»
– Я сейчас приду в себя, – пролепетала Тресси, – дай мне немного отлежаться. Наверное, это из-за кактусов… или тухлой оленины.
В ответ на эту слабую попытку пошутить Рид в упор, без тени улыбки поглядел на Тресси и покачал головой.
Сраженная новым приступом боли, она схватилась за живот и застонала. Глядя снизу вверх в бородатое, озабоченное лицо Рида, она вспомнила вдруг, как глядел он на нее той блаженной ночью, в ручье, как улыбался, что-то шепча, и в черных глазах светились нежность и страсть…
– Ты вернулся, Рид! Как я по тебе соскучилась! Где же ты пропадал?
И тут волна желанного забытья накрыла Тресси с головой… но и в бреду она все твердила имя Рида.
Он подхватил узкую загрубевшую ладошку и нежно прижал к губам. С той самой ночи у ручья они больше не были близки – грубая и жестокая реальность все время разделяла их, а незабытая ссора мешала заговорить об этом вслух. Какая же она маленькая и слабая! Только бы выжила, только бы не умерла…
Он понимал, что должен найти место, где они могли бы пока остаться. Рид боялся, что у Тресси холера, исход этой болезни почти всегда смертелен… но ему случалось видеть и выживших. Надо попытаться. Он сплел из березовых веток волокушу, перенес на нее девушку, закрепил вещи и впрягся в наскоро связанную сбрую.
Тресси между тем блуждала в жутком мире бреда, преследуя человека, который видом и голосом был похож на отца… но потом он обернулся, и она увидела, что у него кабаньи клыки, изо рта течет слюна, а голова лысая, как речной валун. Порой кошмар отступал, и тогда девушка ощущала на губах вкус ледяной воды. Изредка, она ненадолго приходила в себя, но тут же начинала корчиться от нестерпимой боли. Ей казалось, что нечто страшное поймало ее в силки и теперь волочит прочь. Один раз Тресси даже закричала, зовя на помощь отца. О боже, если б только он спас ее от этой чудовищной пытки, вернул домой, в Миссури, чтобы снова увидеть маму…
Весь день Рид Бэннон упорно тащил тяжелую волокушу. Каждая клеточка его тела ныла от усталости, в глазах мутнело, но он все искал места, где можно укрыть Тресси от холода и непогоды – ночью в горах зябко и сыро, да и весенние грозы нередки… К тому времени, как Рид наткнулся на трапперскую хижину, ему уже начало казаться, что он опять на войне, бредет по полю боя между раненых и умирающих, оглохнув от их жалобных стонов.
Неприглядное строеньице прилепилось к скальному выступу на тропинке, тянущейся вверх по склону горы. Эта хижина вполне могла послужить неким подобием форта – при известной сноровке в ней можно выстоять и против человека, и против дикого зверя. Да это и неважно – есть стены и крыша, а для Тресси это спасение. Кроме того, здесь была вода – рядом с тропинкой журчал ручей, сбегавший с гор.
Рид выпутался из сбруи и долгое время так и стоял, ссутулясь и постепенно приходя в себя. Нельзя тащить волокушу вверх по узкой козьей тропе – это слишком рискованно. Значит, придется нести Тресси на руках, потом переносить припасы, а это значит – самое меньшее три похода вверх и вниз по предательской, ненадежной тропе. Сил у него почти не осталось, вот-вот свалится с ног… и что тогда?
Над горами прокатился дальний, но зловеще отчетливый раскат грома. Ветер усилился, явственно похолодало. «Нет, – сказал себе Рид, – ты должен укрыть Тресси в хижине, и немедленно. До того, как начнется дождь. Иначе Тресси умрет, и это будет невыносимо».
Шагнув к девушке, надежно укутанной в одеяла, он негнущимися пальцами распутал узлы кожаных ремней.
– Мама… отец… – мотнув головой, едва слышно позвала она.
Рид потрогал ладонью ее лоб – и с ужасом отдернул руку. Бедняжка! Он старался не думать о том, что в бреду Тресси зовет отца – человека, который ее бросил и предал. После двух неудачных попыток ему наконец удалось поднять хрупкое, охваченное жаром тело девушки, не уронив одеял. В его руках она казалась такой маленькой, беспомощной, что Рид замер, ужаснувшись тому, что может ее потерять. Потерять!.. Как будто Тресси и впрямь принадлежит ему.
– Тресси, девочка моя, – прошептал Рид, чувствуя, как слезы подступают к глазам. От ее щеки исходил нестерпимый жар.
В лицо ударил хлесткий ледяной ветер, и тогда Рид начал подниматься в гору. Он шел медленно, осторожно нащупывая ногой дорогу перед тем, как сделать следующий шаг. Одно неверное движение – и оба они рухнут в пропасть.
С края тропы, шурша, осыпались камни, и в наступившей темноте Рид не мог различить даже собственных ног. То и дело он останавливался передохнуть, опираясь локтями о крутой склон, чтобы не выронить Тресси. Он пытался думать о чем-нибудь хорошем, но в памяти неизменно всплывало лицо Тресси, когда ранним утром она сказала, что больна. В глазах ее застыл ужас, какого Рид прежде не видел. Даже в тот день, когда они переправлялись через Норт-Луп.
Еще шаг – и он добрался до расселины в скале, где прилепилась хижина. Всем телом Рид навалился на ветхую дощатую дверь и на коленях вполз внутрь, лихорадочно прижимая к себе Тресси. Внутри хижина оказалась еще хуже, чем он ожидал. Рид надеялся, что время от времени в ней ночует какой-нибудь траппер… но на самом деле это был лишь давно заброшенный навес. Повсюду валялся помет. Риду пришлось согнать с места семейство крыс – прочие обитатели хижины улетели либо удрали, едва распахнулась дверь.
Оставалось одно – положить Тресси прямо на полу. Первым делом он перенесет в хижину припасы, потом расчистит пол и устроит для девушки ложе у земляного очага в дальнем углу хижины. Кое-как разбросав ногой грязь, Рид уложил Тресси и получше укутал, прежде чем отправиться вниз за вещами.
В очередной раз очнувшись, Тресси увидела над собой низкий, затянутый паутиной потолок. Она попыталась было повернуть голову и оглядеться, но от малейшего движения гулко и болезненно застучало в висках. Тресси крепко зажмурилась, ожидая, пока стихнет боль. Затем, осторожно сглотнув, она приоткрыла один глаз и хрипло позвала, сама не зная кого.
Солнечный свет, лившийся в дверной проем хижины, заслонила гигантская тень, и Тресси прикрыла глаза ладонью. Неужели опять то клыкастое чудище. Она уже не понимала, что бред, а что явь? До слуха ее долетел едва слышный всхлип. Кто это? Неужели малыш? Его надо покормить, а мама…
– Мама, ох, мамочка…
Дрожащей рукой Тресси зашарила по груди, пытаясь расстегнуть платье, но пальцы ее ощутили влажную кожу. Под тонким одеялом она была совершенно нагой, живот прикрыт горячей влажной тряпкой. Тресси нетерпеливо сдернула и одеяло, и тряпку.
– Мамочка, не умирай, слышишь? Младенчик вот-вот родится! Только не умирай! Тебе нельзя умирать! Кто же тогда его выкормит?
Мгновение Рид недвижно стоял в проеме двери, затем подошел к Тресси. Яркий солнечный свет бил ему в спину, отчего лицо казалось неразличимым. Ему до боли хотелось обнять ее, но вместо этого он опустился на колени около ложа и бережно прикрыл одеялом ее обнаженную грудь. Рид помнил, помнил, как целовал эту грудь, упиваясь нежностью шелковистой юной кожи…
Тресси облизала сухие растрескавшиеся губы и поморщилась от боли.
– Где отец? Ты его видел?
Рид печально покачал головой и, смочив в воде чистый лоскут, увлажнил ее губы.
– Все будет хорошо, Тресси, – шепнул он.
И тут она вспомнила все – точно вспышка молнии озарила грозовую мглу беспамятства.
– Это ты, Рид? Где мы? Что со мной случилось? Вместо того чтобы ответить, он встал, отошел прочь и вскоре принес миску с горячим мясным отваром.
Усевшись на пол рядом с Тресси, Рид зачерпнул ложкой дымящийся отвар, подул и осторожно поднес ложку ко рту девушки. После нескольких глотков она отвернулась.