– Ты и не одна.
Тресси кивнула и улыбнулась ему:
– Так ведь и ты не один.
Рид легко поднялся, притворяясь, что не услышал ничего особенного. Будь он проклят, если поддастся искушению! Хорошо бы заключить малышку в объятия, но об этом нельзя даже думать. Вместо этого он сказал:
– А завтра, думается мне, тебе лучше ходить одетой. Что-то ты уж очень расхрабрилась.
И торопливо вышел, не желая искушать судьбу.
Тресси не слишком обрадовалась тому, что Рид оставил ее одну. Точнее будет сказать, что ее это просто взбесило. Побродив по хижине, она решила проветрить постель и запасную одежду, и когда сунула нос в нехитрые пожитки Рида – наткнулась на кисет из хорошо выделанной оленьей кожи. Кисет был бережно обернут в бумагу и перевязан бечевкой. Тресси, разумеется, немедленно одолело любопытство. Да и, в конце концов, раз он посмел бросить ее одну, пусть сам себя винит, если Тресси пороется в его вещах.
Развернув бумагу, она восторженно ахнула и прижалась щекой к мягкой отлично выделанной коже. От кисета пахло табаком и еще чуть заметно яблоками. Сбоку его украшала искусная бисерная вышивка, а на дне были вышиты инициалы «Р.Б.» и еще какие-то загадочные знаки – что-то вроде вигвама, пронзенного стрелой.
Тресси долго разглядывала кисет, но так и не сумела разгадать таинственные письмена. Если кисет принадлежал матери Рида, индианке из племени сиу, при чем тогда буквы «Р.Б.»? Быть может, это подарок матери? Нет, она умерла при родах. Рид говорил, что покинул племя где-то лет в двенадцать. Неужели он носил с собой кисет все эти годы, даже во время войны, и сумел так хорошо сохранить его?
Из любопытства Тресси даже заглянула внутрь – пусто. Экая странность! Наконец девушка снова обернула кисет бумагой и перевязала бечевкой, стараясь, чтобы сверток выглядел как прежде. Эта вещь явно дорога Риду Бэннону. Тресси аккуратно пристроила ее на прежнем месте.
Вскоре она навела в хижине порядок, а Рид между тем так и бродил целыми днями невесть где. Уязвленная этим, Тресси решила тоже не сидеть на месте. Во время прогулок она надевала рубашку и мужские брюки – в них удобнее было карабкаться по козьим тропам. В таком вот виде, упрятав рыжие кудри под ветхую старую шляпу, Тресси как-то шагнула за крутой поворот тропы, которая вела к хижине, – и едва не налетела на индианку, сидевшую верхом на низенькой мохнатой лошадке. Не успела девушка броситься наутек, как над самым ее ухом прогремел мужской голос:
– Стой, где стоишь, мистер, а не то познаешь гнев господень! Только дернись, я тебе вмиг башку снесу! Тресси застыла как вкопанная.
6
Эта немая сцена могла бы продолжаться до бесконечности, если б индианка, восседавшая на пони, не испустила пронзительный и жуткий вопль. Тресси вовсе не хотела, чтобы ей прострелили голову. Страх придавил ее к месту надежнее всяких угроз, но, когда с губ индианки сорвался боевой клич, ноги девушки сами понесли ее прочь. Невозможно не обратиться в бегство, заслышав индейский клич, это было у нее уже в крови. Услышал подобный вопль – спасайся, прячься, может, и выживешь.
Сломя голову Тресси добежала до хижины и нырнула внутрь. Там она забилась в самый темный угол и замерла, напряженно вслушиваясь. Дышала она хрипло и шумно, но поделать с этим ничего не могла. Сейчас кровожадный дикарь услышит ее и безжалостно прикончит, как обещал…
Но все было тихо. Тресси понемногу удалось обуздать свое неистовое воображение. Этот человек принял ее за мужчину. Если переодеться в платье, может быть, он не станет стрелять?
О да, конечно. Во всяком случае, сразу не станет. Вначале он ее изнасилует. У него такой грубый голос… наверное, он и сам большой и грубый. И кстати, где же Рид? Надо же было выдумать такое – бросил ее одну в такой глуши, где бродят дикие индианки и всякие бандиты!
В тот миг, когда Тресси уже набралась достаточно смелости, чтобы выбраться за дверь и оглядеться, она услышала снаружи смех, негромкий топот копыт и голоса. Звуки приближались, но о чем говорят – не разобрать. Какой-то чужой язык. Женщина бросила отрывистое слово, и мужчины дружно рассмеялись. Мужчины?!
Тресси пулей вылетела из хижины. У дверей стоял Рид, а перед ним – волосатый великан в косматой меховой куртке. Мужчины беседовали – внешне спокойно, но при этом пристально разглядывая друг друга, как водится при первой встрече.
С радостью осознав, что теперь-то ее наверняка не пристрелят, Тресси буквально растолкала собеседников и набросилась на великана.
– Он хотел меня убить! – пронзительно завопила она, с силой пнув слоноподобную лодыжку.
– Ты что, парень, спятил! – оглушительно громыхнул пострадавший и огромной ладонью легонько хлопнул ее по макушке. Тресси отнесло прочь, как былинку на ветру.
– Я не парень! – выкрикнула она, едва переведя дух.
Тут наконец вмешался Рид. Обхватив рукой талию Тресси, он оттащил маленькую фурию от косматого незнакомца. Индианка, уже спешившись, с невозмутимым молчанием наблюдала за этой сценой, сцепив руки на огромном, как гора, животе.
– Веди себя прилично, Тресси, – прошипел ей на ухо Рид. – Ну, уймись, он же не знал, кто ты и что у тебя на уме. Успокойся, не то тебе станет хуже.
Голова у Тресси пошла кругом, и она почти повисла на руке Рида, жадно хватая ртом воздух. Ноги у нее ослабли, и оставалось лишь тихо радоваться тому, что Рид так крепко держит ее, иначе бы дело кончилось плохо.
– Вот так-то лучше, – одобрил Рид, не спеша ее отпускать. – Все в порядке, Доул, можешь вздохнуть спокойно. Я ее укротил.
– Ну сущая дикая кошка! – пробасил человек по имени Доул. – И подумать только, я принял ее за мальчишку!
Мужчины разразились дружным хохотом. Если б Тресси не была так слаба, она с радостью отдубасила бы обоих – по очереди, а то и вместе. Сейчас же она ограничилась тем, что обожгла сердитым взглядом великана, которого Рид назвал Доул.
Где-то в глубине курчавой, изрядно запыленной волосяной поросли, вне всяких сомнений, имелось лицо – во всяком случае, рот, производящий этот утробный рык. Одет великан был в высшей степени неприглядно – широченные брюки, заправленные в высокие черные сапоги, и длинная меховая куртка, под которой виднелась некогда белая рубашка – ныне почти черная от пота и грязи. Какого черта этот ублюдок щеголяет в куртке, если он и так обливается потом? На плече у него висело громадное ружье – таких больших Тресси еще не видела.
– Так это, стало быть, твоя женщина, – пробасил Доул. – Ну и странно же, клянусь господом, видеть, чтобы женщина расхаживала в этакой одежке!
– Тебе-то какое дело? – огрызнулась Тресси.
– Мадам, кабы я нынче утром не уронил свою шляпу в ущелье, я бы непременно снял ее перед такой отчаянной барышней.
Скуластая индианка дернула Доула за полу куртки и что-то сказала ему все на том же непонятном языке. При этом она не сводила с Тресси темных любопытных глаз.
– Она спрашивает, можно ли им заночевать сегодня вместе с нами в хижине, – прошептал Рид на ухо Тресси. – Ты как считаешь?
– Чтобы с меня во сне сняли скальп? И почем ты вообще знаешь, что она говорит?
– Она из племени сиу. И кстати, не способна снять скальп ни с нас, ни с кого-то другого.
Тресси заглянула в раскосые глаза молодой красавицы-индианки. Та смотрела с вызовом, но и чуть испуганно. Тресси улыбнулась ей и с неприкрытым недоверием покосилась на Доула.
– А вот этот способен на многое.
– Он говорит, что раньше был траппером, а потом его призвал господь.
– Что-о?! – Тресси пораженно уставилась на Рида. – Он что же, траппер-проповедник?
Рид кивнул:
– Во всяком случае, так он говорит.
– Я иду в лагеря старателей, дабы принести целительную милость господню бедным душам, кои погрязли в грехе и отвернулись от создателя, – прогудел Доул.
– Точь-в-точь настоящий проповедник, – неохотно признала Тресси. Она все так же упорно обращалась к Риду, не желая даже говорить с этим медведем в образе человеческом.