Как-то раз перепуганные до полусмерти пассажиры почти полдня следили за тем, как высоко вверху, по гребню гряды скачет гуськом отряд индейцев.
Казалось, что изнурительное путешествие будет длиться вечно, и Тресси мысленно уже клялась себе, что никогда в жизни больше не сядет ни в один дилижанс. Она повторяла эту клятву всякий раз, спускаясь по крутым ступенькам, жуя жирную свинину или прогорклые оладьи. Даже пеший путь, даже ночевки на голой земле казались ей предпочтительней. Девушка тосковала по дням, когда путешествовала вместе с Ридом Бэнноном. Если бы окрест то и дело не мелькали индейцы, если б горные тропы не были так пугающе круты и отвесны, Тресси, не задумываясь, покинула бы дилижанс и пошла пешком – пусть даже и с Калебом на руках.
Когда дилижанс переправился через реку Бигхорн и тракт повернул на запад, Тресси поняла, что Вирджиния уже недалеко. Запас молока у нее иссяк, но, о чудо, на остановке она увидела привязанную у кустов дойную козу. Тресси сразу вспомнила слова бабушки: козье молоко-де куда полезней коровьего, особенно для больного желудка. Если у Калеба еще не болит желудок, то ему повезло куда больше, чем его приемной мамочке. Тресси решила, что можно попробовать надоить молока. Это представлялось ей делом нелегким.
Кейт Флэннигэн, особа предприимчивая, охотно согласилась ей помочь. Вначале они уложили Калеба в тенечке, подальше от места действия. Как выяснилось чуть позднее, оно же оказалось и полем битвы.
Козочка явно привыкла, что ее доят мужчины. Едва порыв ветра взметнул пышные юбки Кейт, как рогатая красавица угрожающе опустила голову и крепко боднула женщину в бедро.
После нескольких неудачных попыток женщины временно отступили, чтобы обсудить новую стратегию.
– Мы должны перехитрить чертовку! – заливаясь смехом, объявила Кейт.
– Согласна, – кивнула Тресси. – Что ты предлагаешь?
– Ну, копытца у нее острые, а я отчего-то терпеть не могу, когда меня лягают. Кроме того, у козочки длинные рога и, насколько я могу судить, довольно зубов. Так просто к ней не подберешься. Предлагаю вот что: одна из нас повалит старушку наземь и придержит, а другая будет ее доить. – Склонив набок хорошенькую головку, Кейт поглядела на козу. Та стояла, широко расставив ноги и зорко поблескивая желтыми дьявольскими глазами.
– Как ты думаешь, – спросила Кейт, – молоко пойдет, если доить ее лежа?
– В Миссури мне доводилось доить коров, но никогда и в голову не приходило укладывать их на бок. Впрочем, я не думаю, что это хорошая мысль. Может, нам попробовать подступиться к ней с лаской?
– Лаской? Да ты посмотри только на эту бесовскую морду! – Кейт шагнула к козе, и та с угрюмой решимостью воззрилась на свою мучительницу. Женщина со вздохом отступила.
– Ну, ладно, – сказала она, – я попробую повалить ее наземь, а ты будешь доить, хорошо?
И, не дожидаясь ответа, одним прыжком метнулась к козе и крепко ухватила ее за шею. Животное, захваченное врасплох, повалилось на бок.
– Неси ведро! – крикнула Кейт, тяжело дыша. – Теперь-то она будет лапочкой, вот увидишь!
Тресси разразилась неудержимым хохотом. Нелепая поза Кейт, раскрасневшейся от усилий, отчаянное блеянье поверженной козы – все это было так забавно, что от смеха она и пальцем не могла шевельнуть.
– Дорогие дамы, – произнес за ее спиной незаметно подошедший сэр Гарри, – осмелюсь предположить, что, если б вы чем-нибудь угостили эту бедняжку, она с превеликой охотой поделилась бы с вами молочком.
Дивясь, как ей самой не пришло это в голову, Тресси обернулась и увидела, что дородный джентльмен протягивает ей миску с сушеной кукурузой.
– Да что ж вы стоите? – взвизгнула Кейт, изо всех сил удерживавшая козу. – Она же сейчас вырвется… Ой!
С выпученными глазами несчастное животное пыталось подняться на ноги и даже принять угрожающую позу.
– Отпусти ее, Кейт! – крикнула Тресси. – Ты же ее задушишь!
– С великой радостью! – огрызнулась та и разжала руки.
Коза шлепнулась на зад, но тут же вскочила и, шатаясь, воззрилась на своих врагов полным ненависти взглядом. Она издала пронзительный вопль, и тот, кто не видел этой сцены, вовек бы не догадался, что этот звук издала обыкновенная коза.
– Успокойся, дорогуша, все в порядке, – проворковала Тресси, протягивая козе миску с кукурузой.
Косясь золотым глазом на Кейт, которую явно считала главной причиной своих мучений, козочка потянулась к миске. Едва она распробовала кукурузу, как все было прощено и забыто, и Тресси без помех надоила себе молока.
Калеб все это время крепко спал, и как выяснилось позднее, вовсе не был в восторге от их подвига. Покуда Кейт отошла умыться после борцовских упражнений с козой, Тресси уселась в тенечке, на камне, чтобы покормить малыша.
Прежде всего она распеленала Калеба. От жары у бедняжки появилась сыпь – пусть его обдует свежим ветерком. С чувством законной гордости Тресси поднесла к его губам бутылочку с козьим молоком. Отсутствием аппетита Калеб никогда не страдал и вначале принялся жадно сосать, но вдруг его личико с отвращением сморщилось, и он выплюнул соску.
– Ну же, маленький мой, ешь, это вкусно, – уговаривала Тресси, но Калеб громко, возмущенно заревел.
Девушка наклонилась к нему, ласково напевая всякие милые глупости. Чистый юный голос ее звенел в горном воздухе, словно колокольчик. Калеб стих и внимательно смотрел на приемную маму. Какой он славный! Тресси кончиком пальца провела по его крохотному лбу. И до чего же похож на Рида. «Индейская кровь, вот и все», – трезво напомнила себе девушка, но все же продолжала смотреть на мальчика, без труда отыскивая в его чертах сходство с любимым мужчиной.
Напевая колыбельную, Тресси вдруг припомнила собственное детство. Калеб зажмурил глазки, блаженно приоткрыв ротик. Девушка сунула ему соску, и он начал сосать, не открывая глаз. Мысли Тресси были за много миль отсюда, в бревенчатой хижине посреди Озаркских лесов в Миссури. Она баюкала малыша, и предзакатное солнце играло язычками пламени в ее рыжих волосах. Тресси думала о маме и о своих детских годах – таких недолгих и трудных. Эти воспоминания останутся с ней навсегда, и когда-нибудь она поделится ими с Калебом.
В эти краткие минуты отдыха она думала не о предательстве отца и не о бегстве Рида Бэннона. Мамы, родной и единственно близкой, давно уже нет в живых, но материнская нежность, которой она так щедро одарила Тресси в детстве, сейчас переполняла сердце девушки, передаваясь и крохотному малышу-индейцу. «Иные связи, – думала Тресси, – никогда не рвутся, а значит, они прочны, как сама земля. Неизменны, незыблемы, словно горы, деревья, реки, вода. Постоянны, как сама вечность».
– Я люблю тебя, Калеб, – прошептала она, целуя нежную теплую щечку… и с изумлением увидела, что на крохотное личико упала слеза. Ее слеза. В кои-то веки Тресси плакала не от горести, а от счастья, и как же сладки казались ей эти слезы!
– Я люблю тебя, Калеб, люблю, – повторяла она, будто все еще пела колыбельную.
Старательский поселок Вирджиния переживал эпоху наивысшего взлета, какой только может случиться с подобным поселением. Клич «Золото!» эхом прокатился в горах, тянувшихся от самой Калифорнии, и пронесся вихрем вниз, в долины. Город Вирджиния стал вторым Комстоком, превзойдя размахом даже знаменитую золотую лихорадку сорок девятого года. Стойкий человек, не боящийся тяжелого труда, мог бы за ближайшие годы сколотить здесь недурное состояние.
Прибытие к месту назначения не вызвало у Тресси ни малейшего восторга. Она совершенно выбилась из сил. Поэтому ничто ее не радовало. Едва она выбралась из дилижанса, на нее обрушился такой шум и гам, что на миг захотелось обратиться в бегство.